Парусник в бутылке
Шрифт:
— Простить? — повторил он, приподнявшись на локте, и Оксанка поспешила кивнуть, чтобы он не свирепел.
— Я нье хотеть… — пробурчал Эрих, все таращась и таращась ей в душу, а Оксанка мысленно представляла себе оберег, который её покойная прабабка носила в защиту от дьявола. — Ты мне нрявисья… Я не хотеть делять боль… Я хотеть ето… Я не знать рус… Ти простить?
— Чшш, — Оксанка мягко дотронулась до его плеча, показав, чтобы он лег, и Эрих послушался — опустился на смятую простыню, прикрыл глаза.
— Тише, я не сержусь, — прошептала Оксанка чуть слышно и, поддавшись глупому порыву, поцеловала его пересохшие губы, склонила голову
Она устроилась удобнее, глядела перед собой, видя новое широкое окно, наглухо закрытое, затянутое темной светомаскировочной шторой. Немцы всегда закрывают окна, особенно по ночам: боятся, что их разбомбят с самолетов…
— Корабль нравитсья? — спросил он вдруг, и Оксанку пронзил страх: он следил — наверное, и по коридору шел за ней, и видел, как она разглядывает его парусник в бутылке… Некий голос внутри говорил ей не воровать шифровку, что-то не так здесь… Дьявол ловит мышей…
— Ага, — Оксанка согласилась, ведь корабль ей и впрямь понравился, ее так и подмывало спросить о том, каким образом попал он в бутылку… Но почему-то не решалась, стыдилась…
— Дай его, — Эрих слабо улыбнулся, кивнув взъерошенной головой в сторону полки, и Оксанка осторожно поднялась, стараясь так, чтобы не скрипели пружины… Ей почему-то все казалось, что в эту горницу кто-то войдет, увидит ее с ним… Но тихо было в хате, будто безлюдно. Оксанка шмыгнула к полке, бережно взяла тяжелую бутылку. Едва не выронила ее из дрожащих, похолодевших рук, но вовремя взяла покрепче.
— На, — вернувшись к нему, она снова присела, протягивая парусник, опустив глаза в пол, чтобы не видеть его улыбки. Он поднялся и присел рядом — слишком близко, наверное, раз Оксанка вновь ощутила, как ее щеки горят…
— Он называть «Виктория», — Эрих взял у Оксанки бутылку, вытащил пробку и отдал ей. Оксанка видела на пробке витиеватые узоры, слушала, как он едва понятно рассказывал сказку о том, как кто-то будто бы проплыл на этом корабле вокруг Земли и вернулся в диковинный город под названием «Зефилля», но потерял при этом один день… На очень ломаном русском рассказывал, часто запинался, повторяя свое: «Не знать рус», сбивался на немецкий, и Оксанка досадовала на себя за то, что не смогла упросить мамку, чтобы та разрешила ей в школу ходить, и теперь она безграмотная, темная, не понимает его… И что он в ней нашёл, когда сам и писать, и читать умеет, и звезды знает, и корабли, и солдатами может командовать?
— А как ты его туда? — Оксанка, наконец, решилась спросить, и Эрих снова над ней посмеялся, поднял бутылку так, чтобы парусник оказался на уровне Оксанкиных глаз.
— А как думать ти? — насмешливо осведомился он, но Оксанка и предположить не могла, как большой корабль с поднятыми парусами можно просунуть в такое узкое горлышко…
— Не знаю… — она сказала правду, и он в который раз хохотнул, щелкнув ее по носу, как маленькую.
— Модель, копия оригиналь, масштаб один цур сто тры, — начал он, подмигнув ей левым глазом. — Делять по частям. Смотреть ты, — он отдал бутылку Оксанке, принялся показывать ей через стекло, какие части этой самой модели ставят в бутылку первыми, какие потом… И снова она мало что понимала из его ломаных слов — кажется, мачты парусника складные, их прижимают перед тем, как засунуть в бутылку, а потом тянут за нитки, чтобы они поднялись…
— Нитка повторить оригинальный
Внезапно с треском и грохотом разбилось окно, нечто тяжелое сорвало маскировочную штору, брякнулось на пол… С ревом взметнулись вверх алое пламя, стремительно разгораясь, опаляя жаром, засыпая искрами…
— Ай! — взвизгнула Оксанка, в испуге выронив бутылку из рук, и она разлетелась на осколки на твердом полу. Как она могла позабыть о том, что Петро хотел сегодня дьявола палить и нападать на село? Он подал ей условный сигнал, когда немчура вернулась в хату, а Оксанка должна была батьков выводить да сама бежать с шифровкой, сельчан предупреждать, чтобы тоже бежали… А она? Партизаны решили, что она уже ушла, и кидают зажигательные бомбы.
Эрих вскочил с кровати, схватив ее за руку, и Оксанка, метнувшись за ним, наступила на парусник, растоптав его в щепки. Эрих рычал и ругался по-немецки, ведя ее куда-то за собой, а Оксанка задыхалась в дыму, кашляя, роняя слезы. Вторая зажигалка раскололась прямо перед ними, отрезав дорогу к двери, третья треснулась о край стола, разбившись, и в огне утонула рация, бумаги слетали на пол, горя. Эрих швырнул Оксанку к окошку, размахнулся, высадив сапогом остатки рамы, схватил ее, перепуганную, поперек туловища и перекинул через подоконник.
Крича от боли и страха, Оксанка полетела вниз, ввалилась во что-то мягкое, за шиворот забилась колкая солома. Это скирда, которую дядька Антип нагреб для коровы, и она спасла ей жизнь… Из окон хаты с грохотом вылетали огненные языки, отовсюду неслись крики, топот, где-то застрекотал автомат. Спотыкаясь, проваливаясь, Оксанка едва выбралась из скирды, скатилась в прохладную грядку. Чьи-то ноги в грубых сапогах врубились в землю около самого ее носа, некто резко дёрнул ее за шиворот, подняв, и куда-то поволок за собой.
— Мамонька, — в спасителе Оксанка узнала любимую мамку, припустила скорее, ведь партизаны сейчас нападут и не оставят тут никого… А все она виновата — замиловалась с дьяволом, про задание и думать позабыла… Немчура носилась как оглашенная, ревела, палила, кто-то рванул к колодцу, схватил ведро. Шальная пуля жутко свистнула над ухом, и Оксанка едва не повалилась наземь носом вниз.
Чертыхаясь, Одарка бежала к плетню. Там, у коровника, была у них тайная сховка — подземелье такое, которое дед Оксанки прорыл, чтобы прятать от большевиков кулацкое добро. Через дорогу тоже полыхало: занялась хата их мерзкого соседа Носяры, и полицаи метались вокруг серыми тенями, визжали, стереляли куда зря. Авдей вылетел из сеней с подгорающим задом, грянул на землю, остервенело катаясь, визжа, будто свинья.
— Давай-но, доню, слазь! — мамка едва отвалила прикоревшую крышку и сбила Оксанку в хладную тьму.
Оксанка оступилась — нога не нашла опоры — и ухнула безвольным мешком. Там, внизу, она кого-то сшибла и они вдвоем покатились по земляному полу. Слыша рядом чье-то нытье, Оксанка сама не сдержалась и зарыдала — больно, страшно, темно… А над головой будто гарцуют адские кони — бегают все, стреляют, и даже взрывается что-то…
— Ой, он же там остался… — всхлипнула Оксанка, размазывая слезы кулаками.