Пашка из Медвежьего лога
Шрифт:
Идем на стук топора. Перебредаем мутный от тающего в горах снега ручей, выходим на поляну. В углу ее, там, где видны остатки брошенного лагеря Макаровой, горит костер. Рядом у березы стоят два нерасседланных оленя. Нас встречает эвенк лет пятидесяти, узкоплечий, небольшого роста, чуточку сгорбленный. На нем старенькая оленья дошка без шерсти, на ногах лосевые олочи, аккуратно перевитые ремешками. Скуластое, обветренное коричневое лицо оживляют маленькие подвижные глаза. Он улыбается - рад нашему появлению, идет навстречу легкими рысьими
– Здорово!
– приветствует он нас и подает всем поочередно свою маленькую жесткую руку.
– Хорошо, не опоздал, давай груз, и моя ходи!
– Куда же в ночь? Утром разъедемся.
– Что ты, тут близко олень корма нет, оставаться не могу, и Евдокия Ивановна шибко просила скоро вернуться.
– Скажи прежде, как звать тебя?
– спрашивает Гурьяныч, развязывая веревки на Кудряшке.
– Дулуу.
– Чудное имя.
– По-русски - пенек.
– Слушай, Дулуу, чай пьем, разговариваем, потом. поедешь. Без этого, сам знаешь, в тайге нельзя. Хлебом деревенским угостим, - настаивает Гурьяныч.
Эвенк смотрит на него так ласково, точно увидел давно желанного друга, но не сдается.
– Задерживай не надо. Олень весь день не кушай, завтра голодный никуда не пойдет, что скажу Евдокия Ивановна?
– Хорошо, Дулуу, решай, как тебе лучше, - говорю я.
– Сейчас ты получишь груз. Жаль, конечно, что не можешь до утра побыть с нами.
Пока я с Гурьянычем развьючиваю Кудряшку, Пашка крутится возле оленей. Этих животных он впервые видит так близко. Его все удивляет: и черные мягкие вздутия будущих рогов, и слишком широкие для небольшого роста северного оленя копыта, хорошо приспособленные для ходьбы по топким болотам, и чрезмерно длинная голова по сравнению с головой его собрата - благородного оленя. Парнишка то присядет, заглядывая на них снизу, то зайдет спереди, то осторожно потрогает еще не облинявший, в зимней шерсти зад. На его лице ненасытное любопытство. А в голове, конечно, уже зреют какие-то планы…
У нас для Макаровой небольшая посылка с конфетами и печеньем: в тайге женщинам всегда недостает сладостей.
Передаем эту ценность проводнику.
Дулуу бережно берет посылку в руки.
– Тут паутина?
– спрашивает он.
– Нет, это гостинец Евдокии Ивановне, а паутину сейчас дам.
– И я достаю из кармана гимнастерки бумажный сверточек, передаю ему.
Проводник кладет его на загрубевшую от сыромятных поводьев ладонь, на лице недоуменье: вот из-за этой паутины люди на гольце не могут работать и ему пришлось ехать так далеко за ней?
– Это все?
– спрашивает он и бережно прячет сверток.
– Еще отвези от нас привет Евдокии Ивановне и ребятам.
– Такой груз можно много бери, - шутит проводник.
Дулуу
– Когда работа кончай, моя тоже вези гостинцы на стойбище, там есть старушка, есть сын, - говорит он, весело поблескивая малюсенькими глазками.
Не зная обычаев эвенков, мы с Гурьянычем, вероятно, были бы смущены столь беззастенчивым хозяйничаньем проводника. Но мы и не думаем его упрекать. Все это он делает, будучи убежденным, что человек с человеком должны делить не только пищу, ночлег, но и горе и радость, он уверен, что имеет такое же право на печенье, как и Макарова - на добытое им мясо; что блага на земле должны распределяться поровну между всеми людьми. Все это лежит в основе жизни эвенков - детей природы. Этим потомкам лесных кочевников чужды обман, воровство, хитрость. Вот почему мы не удивились, увидев, как Дулуу брал из посылки гостинцы для своей старушки и сына.
– Какой люди плохо паковал посылка, разве не знает, что вьюк не должен шуметь, зверь далеко слышит, пугается?..
Он аккуратно укладывает содержимое коробки, пустоту в ней заполняет мхом, тщательно утрясает.
– Дулуу, ты с какого стойбища?
– спрашивает Гурьяныч.
– Селикан.
– Марфу знаешь?
– Тешкину бабу, что в Ясненском промышляет?
– Да, да. Хороший человек.
– Ее сестра - моя старушка.
– Ну вот видишь, будто родственника встретил, - обрадовался Гурьяныч.
– Как же не выпить с нами чаю! Что я скажу Марфе?
– Корм был бы - остался.
– И проводник снова за. торопился, стал укладывать потки (* Потки - вьючная оленья сумка).
Гурьяныч расстегивает кожаные сумы и что-то ищет в них.
– Дядя Дулуу, - слышу вкрадчивый голос Пашки.
– На олене можно верхом?
– Как же, постоянно ездим, - охотно отвечает проводник.
– А вы далеко ночевать будете?
– На перевале, однако, километров пять.
– Меня возьмете?
– Пашка!
– кричит Гурьяныч.
– Чего затеваешь, не смей отлучаться.
– Дедушка, отпусти до утра: охота на олене покататься.
– Я те покатаюсь, баламут!
Пашка стихает и уже молча смотрит сухими, застывшими глазами, как Дулуу увязывает потки, перебрасывает их через седло вьючного оленя, перехватывает ремнем. Но что-то еще задерживает проводника.
Он достает из-за пазухи трубку, вырезанную в виде пасти медведя из березового наплыва с прямым и длинным таволожным чубуком. Трубка наверняка побывала в руках хорошего мастера. С какой тщательностью вырезана голова хищника с характерным медвежьим прищуром глаз, с маленькими тупыми ушами, с пятачком! Видно, мастер хорошо владел резцом.