Пасодобль — танец парный
Шрифт:
— Я тоже умер, — тускло сказал он.
Он закрыл дверь ванной, я осталась одна. Было утро, а я уже еле таскала ноги. Как старуха.
Где девушка, которую он знал? Где-где? Умерла. Утонула. Разбилась в море. А похоронили ее в реанимации роддома. Я плачу, глядя на американские сериалы о врачах. Там мужья всегда держат жену за руку, когда она рожает. Ей так легче. Неужели это трудно понять?
Даже моей матери трудно понять! Я вспомнила наш недавний разговор.
— Таня, ты становишься
— Какой другой?
— Ожесточаешься. Все нетерпимее и жестче.
— Разве этому нет причин?
— Тогда уходи! — крикнула мама. — Зачем вы вместе? Ты его любишь? Скажи!
— Что сказать?
— Любишь, прости! Не любишь, уходи!
Я замолчала. Что я могла сказать? Дело было даже не в мести, а в чем-то другом. Гораздо важнее. Это было сильнее меня. Как напасть. Как болезнь. С рецидивами и ремиссиями. С авралом и отдыхом. Бесконечно. Циклично. По кругу. Мама не поняла моего молчания.
— Я понимаю, — извиняясь, заговорила она. — Прости. Ты устала. Совсем себя загнала. А денег на няню у меня не берешь.
Я усмехнулась. У моей семьи был общий кошелек. Долго мама бы не протянула. А отец раз сказал нет, значит, нет. Зачем позориться?
— Ты просто надорвалась. Тебе надо передохнуть. Вам лучше пожить отдельно. Отдохнуть друг от друга. И все встанет на свои места.
— Отдохнуть?! — Я сощурила глаза. — Мы уже отдохнули друг от друга. Он на Амударье, я в реанимации!
Я легла в кровать и не заметила, как заснула. И проснулась от толчка. Как от землетрясения, эпицентр которого под тобой. Тогда не шатает кровать из стороны в сторону. Ее подбрасывает вверх. Резко и сильно. Я проснулась в темноте, а заснула при свете дня! Что с моим ребенком? Меня затрясло как при ознобе, как при температуре выше сорока двух. Я помчалась на свет и нашла Маришку на кухне. На коленях мужа. У нее на лице, на одежде, даже на кудряшках была манная каша.
— Я не хотел тебя будить, — не глядя, сказал мой муж.
Я мочала, чувствуя, как сердце снова входит в границы нормы. Как укладываются пульс и дыхание в привычную колею.
— Она похожа на тебя. Один в один.
Моя дочь захохотала басом, показав четыре зуба. Из ее рта выпала манная каша. Я расхохоталась. Муж тоже.
— Я не смеюсь басом, — смеясь, произнесла я.
— Это в меня. — Он взглянул на меня искоса.
— Искупаешь? — спросила я.
— Ладно.
Хорошее слово «ладно». Ладно! Я пошла валяться в постели. Всласть. Моя дочь помахала мне вслед ложкой с кашей.
Он вышел из ванной, вытирая волосы полотенцем, а я подумала, что мой муж красив. Очень. Особенно капли воды на смуглой коже, как капли и струйки пота. Будто тогда. В то самое лето. Он подошел к кровати, капли воды блеснули на дорожке черных волос
— Давай заключим временное перемирие, — предложил он и вскинул на меня глаза.
— Ладно.
— А долговременное?
Я дернула его за трусы, и он упал на меня.
— Ладно, — шепнула я ему на ухо.
Моя жизнь была в моем муже. Внутри чужого человека, к которому не прилагался дешифратор. Моя жизнь нашептывала мне на ухо — дай мне плавать в чистой воде, в вине, в соке и мякоти фруктов и ягод. Дай лететь, широко расправив крылья, или неспешно парить в небе. Дай перепробовать все на вкус, кроме горького и соленого. Я устала от них до черта! Дай мне удаль, размах и веселье. Дай нежность и ласку. Дай любить, кого любится. Дай отдохнуть от неволи в скрипичном футляре.
— Ладно, — пообещала я.
— Не бойся, — пообещала жизнь.
Я проснулась, на меня смотрел мой муж. Его радужка лоснилась ореховой шерстью молодого бычка. На солнце.
— Ты что? — улыбнулась я.
Он прижал меня к себе и выдохнул. Трудно и тяжко. Я провела рукой по его макушкам. У макушечных ежиков улеглась щетина. Они стали добрее. Или устали.
А я вдруг подумала: пока я мучила его своей ненавистью, его могла украсть другая женщина. Он остался бы с ней, а я со своей ненавистью один на один.
— Давай отметим годовщину нашего путешествия?
— Давай, — без раздумий согласилась я и тут же опомнилась: — А Маришка?
— Может, твои родители согласятся с ней побыть?
Мы уехали в другие края. В самую жару. В сорок градусов в тени. Ненадолго. Только на выходные. И не очень далеко. Но это было так далеко, дальше не бывает от нашей жизни.
Мы шли из столовой маленького туристического пристанища для ленивых. И на меня засмотрелся мужчина. Я улыбнулась, он споткнулся и чуть не упал. Я расхохоталась. Это было так смешно!
Мой муж пошел впереди. Так быстро, что я еле его догнала.
— Что приключилось? — я тронула его за руку.
— Ничего.
У него было каменное лицо. Никакого выражения. Ни единой мысли, что можно прочитать. Ни в глазах, ни в губах, ни в чем. Отстраненность и отчужденность. Холодные и темные, как вход в подземную каменную мечеть, где ничего не узнать. Среди палящей жары и яркого лета. Это было вечером.
Я вдруг вспомнила, как после свадьбы, еще до рождения Маришки, мы пошли в парк. Погонять балду. Мы вращались на центрифуге во всех самых немыслимых плоскостях. С постоянным ощущением воздушной ямы, нештатного взлета вверх и провала в бесконечную пропасть. И целовались до исступления, заключенные в металлические скобы центрифуги. Не слыша и не видя ничего вокруг.