Пассажир последнего рейса
Шрифт:
— Да, владыко. Буду учиться кроткой любви к ближнему и ко врагам нашим.
— Не бежишь ли долга родительского? Не оставляешь ли в немощи отца своего или престарелую мать?
— Нет, владыко. Мать погребена в обители, отца лишилась в детстве. Отец Николай долго его разыскивал… Я сирота. Обязанности имею лишь перед моими благодетелями, отцом-Николаем и прежней хозяйкой моей, в Михайловском трактире.
— Похвально мыслишь! Еще спрошу: нет ли страха перед уходом от суеты людской? Радостно ли взглянешь
— С радостью жду избавления от муки сердечной. Не страшусь!
— Да будет тогда по желанию твоему… Аминь!
Отец Николай воротился из покоев владыки немного успокоенным. Планы близки к осуществлению, колебания владыки насчет пострижения Антонины преодолены. Пока поживет в далеком лесном скиту близ старца Савватия, а когда все утихнет и сама привыкнет к монашеству, можно и в монастырь вернуть, чтобы больше его прославить.
Дома еще длилась варка малинового варенья для зимы.
Хозяину предложили чаю со свежими пенками. Макар с матерью наперебой стали рассказывать ему про свою бесцельную, ненужную поездку в Ярославль по вызову покойного Зурова. Самым интересным за всю поездку было, конечно, их участие в спасении Сашки Овчинникова, беглеца с баржи, выловленного из реки бакенщиком Семеном и Макаркой…
У отца протоиерея чуть не отвалилась челюсть. Неужели весть о Сашкином спасении дойдет до яшемцев раньше, чем свершится главный замысел всей его пастырской жизни? Нет, этого допустить нельзя!
Макаркина мать далее сообщала, как они вместе с сыном привезли Александра в больницу к доктору Попову.
— Так ее же взорвали потом, эту больницу! — чуть не закричал отец Николай во весь голос. — Погиб он там, в Солнцеве, со всеми вместе, когда село белые сожгли. Нечего надежды лишние, ненужные, греховные Овчинниковым подавать!
— Да я его и после взрыва… — начал было Макар, но пастырь окончательно рассердился, бросил чайную ложку на стол и отодвинул стул резко. Подозвал в сердцах жену.
— Когда Макарке надо в школу? Когда уедут?
— Хотели дня через три-четыре, к первому.
— Так вот, Серафима, нужно, чтобы поехали они… завтра, с утра пораньше… И смотри, чтобы Макарка никуда до отъезда со двора не бегал!
Холодными и ненастными сумерками, уже перед ледоставом 1918 года, в калитку яшемского монастыря постучался одинокий путник. Одет он был в латаную и потертую крестьянскую одежду с чужого плеча.
Привратница Гликерия с неудовольствием открыла бедному богомольцу. У таких обычно не хватает на ночлег в гостиничном помещении, забираются в часовни, где акафисты читают круглые сутки… Путник переминался в нерешительности.
— Ну входи, что ли, родимый, во имя отца и сына и святого духа. В гостиную пойдешь или в часовню тебе стежку
— Слушай, мать Гликерия, аль не признала?
— Да ты здешний, что ли?… Батюшки-светы, святители-угодники! Никак Ивана Овчинникова… младший брат?
— Александром звать, коли забыла.
— Да ведь отпели тебя со святыми в соборе? И сейчас поминания поют, брат отцу Николаю заказывал.
— Вот как? Отцу Николаю? Чудно это мне…
— Иные всплакнули по тебе, удальцу, как проведали, что утонул Александр Овчинников, ближних спасая. А следом за тобою и матушка ваша во гроб легла, скоро поминки справят — завтра сорок ден минет. На могилке-то побывал?
— Не успел еще. Нынче из Кинешмы пешой пришел.
— Из Кинешмы пешой? Значит, зажила нога?
— Нога? Эх, кабы только нога!.. Насчет ран и поминовений после потолкуем. Ты мне про самое главное скажи: Тоня-послушница воротилась в монастырь?
Сашка мял в руках шапку. Холодный ветер из Заволжья шевелил светлые Сашкины кудри, еще плоховато отросшие после больничных ножниц. Привратница вздохнула, помолчала значительно и головой покачала.
— Антонина-послушница для мира умерла, Александр Овчинников. Уже два месяца, как в соборе сам владыка епископ ее в монахини постриг.
Собеседника Гликерии покачнуло. Он даже ухватился за каменный выступ. Привратница хотела сказать что-то строгое, душеспасительное, но он перебил ее:
— Постой! Где сейчас Антонина?
Старуха нахмурилась укоризненно.
— Экой непонятливой! Ему толкуют, а он и в толк не берет! Нет на свете послушницы Антонины. И самое имя забудь, зане про него тут и другие спрашивали. Недобрые.
— Какие такие «недобрые»?
Мать Гликерия оглянулась по сторонам.
— Про это не велено говорить. Наезжал тут один, пароходом. Весь черный, и знаки на нем антихристовы.
— С нашей баржи небось… Тоже, знать, не может забыть Антонину-сестрицу! Эх, Тоня-Тонюшка… Можно ли хоть повидать ее? Издали бы, что ли?
— Да говорят же тебе, нет больше Антонины-сестрицы! Есть монахиня, инокиня скитская, святая целительница Анастасия. В лесах она спасается, а где — то не нам положено ведать!
Глава восьмая
Плавающие и путешествующие
На Волге, около Яшмы, уже не горели бакены: навигация закончилась две недели назад. Только гребной паром еще перевозил яшемцев на заволжскую сторону, где открылась лесосплавная контора. Паромщики разбивали у причала тонкий ледок. По нему уже смело расхаживали вороны. Лишь кое-где мелькал на бугристом просторе речного плеса косой парус рыбачьего челна. Ледяной припой по берегам рос изо дня в день, ребятишки уже закидывали с него удочки.