Пастораль сорок третьего года

Вестдейк Симон

— Вот как! — Шире улыбнуться Схюлтс уже не мог; он пытался, но ничего не получалось. — Итак, до свидания! Большое спасибо!

Он протянул руку, и, пока обершарфюрер пожимал ее, чуть-чуть сморщившись от боли, так как рукопожатие Схюлтса оказалось слишком сильным, он держал руку на весу, что при иных обстоятельствах и у лица другого пола могло сойти за предложение поцеловать ее. Затем он вышел из-за стола и проводил Схюлтса до двери.

— До свидания!

— До свидания, обершарфюрер! Еще раз благодарю.

— Не за что, не за что. До свидания…

— До свидания!

Танцующей походкой Схюлтс возвращался в камеру, чувствуя себя свободным

человеком. Только теперь идиллия стала действительностью. Его балуют! Разрешили курить сигареты во дворе, бродить по коридорам и покровительственно похлопывать коридорных по плечу. Он стал суперкоридорным. Впереди скорый допрос и освобождение; он снова увидит свою комнату, Безобразную герцогиню, и юфрау Схёлвинк, и своих учеников, и коллег, и Ван Дале, и трех подпольщиков. Они все на свободе, в безопасности. Его жизнь опять начнется с того момента, в который прервалась полтора месяца тому назад… Проходя по своему коридору с сигаретой в зубах, он подумал, не идти ли ему по дорожке, по запретной дорожке, чтобы закрепить только что полученные права, но, поразмыслив, решил не лезть на рожон. Он остановился перед своей камерой, лицом к двери, с сигаретой во рту. Стоять так приходилось не раз; если поблизости не было вахмистра, надо было ждать, пока кто-то из них не появится на площадке. За дверью слышались голоса; ну и удивятся же сейчас его друзья! Сзади раздались шаги, и один из коридорных спросил:

— Ведь ты работаешь на кухне?

— Уже нет, — ответил Схюлтс, отшвырнув окурок.

— Били?

— Да нет.

У него не было никакого желания делиться с коридорным своей радостью. Коридорный, пожав плечами, пошел дальше, затем появился вахмистр и впустил его в камеру. С сияющим лицом он сказал ему: «Спасибо!»; еще не успели его друзья снова сесть, как он радостно выпалил:

— Мне больше не надо ходить на кухню, братва!

— Почему? — удивился Вестхоф, а Уден вытаращил свои круглые глаза. Зееханделаар держался в стороне и первым сел на табурет, стоявший-поближе к двери.

— Меня освободили от работы и скоро вызовут на допрос!

— Тебе так и сказали?

— Я могу делать все, что хочу, могу ходить на прогулки и прочее. Они были страшно любезны со мной, вернее, онбыл любезен, он — обершарфюрер, большой начальник, угощал меня сигаретами и предлагал реорганизовать библиотеку…

— Да, тебе здорово повезло, — сказал Вестхоф.

— Надо же, — промямлил Уден.

— За такие любезности они обычно требуют чего-то взамен, — пояснил Зееханделаар с саркастической улыбкой человека, который в мире, готовом раздавить его самого, не видит надежды и для другого.

Схюлтс тотчас повернулся к нему:

— Пока я этого не заметил; как бы там ни было, а я здесь. Мне думается, что произошло какое-то недоразумение, ибо должен признаться, что сам ничего не понимаю. Сначала я решил, что это западня, чтобы заставить меня признаться или что-то в этом роде, но теперь я так не считаю…

— Возможно, перепутали документы, — предположил Зееханделаар. — Такое случается: один мой коллега, тоже бухгалтер, некий Дирк Тёнис, с одним «с», был осужден за проступок некоего Доуве Тёнисса, который был даже не бухгалтером, а служащим конторы по очистке города.

— Похоже на анекдот, — сказал Схюлтс, неприятно задетый тем, что кто-то другой высказал предположение, которое неоднократно приходило ему в голову. — Признаюсь, я никогда раньше не слышал о подобных случаях. Такие ошибки не в немецком стиле. Но я учту это…

— А за что ты

сидишь? — не скрывая подозрительности, спросил Зееханделаар.

— За преднамеренное убийство, — быстро ответил Схюлтс и пошел к вешалке снимать арестантскую одежду. Но потом передумал: надо поберечь свой костюм. Он уже привык к своей спецовке и не видел в ней ничего позорного.

— А кто теперь пойдет на кухню вместо тебя? — спросил Уден с не свойственной ему живостью.

— Откуда мне знать!

— А ты не можешь попросить, чтобы послали меня? Мне страшно хочется…

— Господи, — вздохнул Схюлтс, подмигивая Вестхофу, — не знаю, выйдет ли…

— Если можешь, то сделай быстрее, пока не послали другого, — умолял Уден. — Можешь сказать, что я перевозчик мебели и умею хорошо упаковывать. Если мне добавят жратвы, я сверну горы. Здесь, в камере, от одной порции я так ослаб, что…

— Вы рассуждаете так, как будто здесь благотворительное заведение, — недовольно пробурчал Зееханделаар.

Схюлтс собрался что-то возразить, но в коридоре раздались шаги, а потом знакомый скрежет. Зееханделаар вскочил и оказался почти у самой двери; остальные трое стояли около нар. В дверях показался вахмистр с лицом Аполлона в сопровождении коридорного с ведром и щеткой. Схюлтс впервые увидел «черного» так близко и сразу же понял, что греческая маска принадлежала самому красивому, но в то же время самому вспыльчивому человеку в тюрьме. Это лицо нельзя было себе представить иначе как только с раздутыми ноздрями и нахмуренными бровями, рычащим, кричащим и изрыгающим проклятия, но этот удивительный тип не внушал страха, так как был лишь знаменитой скульптурой, которая временно ожила и шумела здесь. Можно, конечно, стоять на той точке зрения, что этот красавец, как представитель системы, опасен при всех обстоятельствах, даже когда спит, но если занять менее доктринерскую позицию, то бояться его следовало лишь тогда, когда он пускал в ход кулаки. Эта участь и выпала на долю Якоба Зееханделаара.

Античная копия не успела еще дать инструкций по уборке камеры, как ее взгляд упал на еврея, сдоявшего «смирно» справа от двери. Аполлон сразу же заорал; «Что такое? Где стоишь? Назад!»

Позже Схюлтс понял, что он набросился на Зееханделаара не за его еврейскую внешность, а разъярился исключительно из-за того, что тот встал по стойке «смирно», не отойдя к нарам. Действительно, так, кажется, полагалось по правилам, но в распорядке об этом не говорилось, и ни один из вахмистров не обращал до сих пор на это внимания. Однако вначале Схюлтс подумал, что является свидетелем типичной антисемитской сцены, и вскипел от негодования, когда Зееханделаар, ничего не понимавший или оцепеневший от страха под градом окриков: «Назад, болван! Быстро к нарам!»— получил сперва удар в грудь, потом не очень сильную пощечину, затем ударился правым боком о край стола, тут же получил пинок в живот и только тогда остановился у нар, бледный как полотно, с трясущимися губами, далеко не по стойке «смирно».

— Встань смирно! — прошептал ему Схюлтс.

— Все вы тут олухи! — орал вахмистр, снова набрасываясь на Зееханделаара. Коридорный в дверях поставил ведро и наблюдал без выражения злорадства на лице.

— Извините, вахмистр, но он не знал, что надо отходить к нарам. Нам это не объясняли.

Во всем своем олимпийском неистовстве вахмистр повернулся к Схюлтсу, горя благородной яростью, растекавшейся, как огонь, по его жилам.

— Он обязанзнать это! А вы заткните глотку! Не лезьте в чужие дела!