Пастухи чудовищ
Шрифт:
Папахен выглядел усталым, но крайне довольным. Даже не очень-то и наорал за бардак на кухне, который мы с Дегой, впрочем, быстро ликвидировали. А затем пришло время того самого момента, который я с самого детства любил едва ли не больше всего на свете, – когда папахен, вернувшись из рейса, начинал, как это мы с мамой когда-то называли, «раздачу слонов».
Вот и сейчас папахен бухнул на табуретку исполинский свой рюкзак (не чета дохленькому рюкзаку Макса, который тот оставил в прихожей), расстегнул могучие кожаные ремни основного клапана
Пластиковые мешки с крупами, мукой и сахаром – хорошо. Брикеты гематогена и синтетических витаминов, стиснутые резинками в плотные кирпичики, – нормально. Масло, чай, растворимый кофе, соль, шоколад из армейских пайков, спички, пачки свечей, яичный и молочный порошки – отлично! Армейская тушенка в плоских жестяных баночках – великолепно!.. Высокие зимние ботинки, явно не новые, но еще крепкие. Их он на стол класть не стал, кинул мне:
– Примеряй!
Я с примеркой решил погодить, потому что следом за ботинками папахен достал увесистый шуршащий бумажный сверток, от которого запахло так, что у меня рот молниеносно наполнился вязкой слюной. Чесночная колбаса! Рядом с колбасой на стол легли два блока сигарет и полдесятка аккуратных пачечек курительного табака. Ну и довершили натюрморт, естественно, большущие упаковки растворимой лапши и прочих пищевых концентратов китайского производства – куда ж без них.
– Ужинаем? – осведомился я, незаметно толкая локтем в живот Дегу, который за моей спиной, не в силах сдержать восторга предвкушения, взвизгивал и притоптывал ногами, как ретивый конь.
– Можно, – снисходительно согласился папахен. А этот Макс распахнул длинную полу своей рубахи и вытащил из кармана джинсов узкогорлую бутылку, надпись на этикетке которой гласила: «Коньяк дагестанский пятизвездочный».
– К столу, – пояснил он. – Завалялся в рюкзаке, а теперь вот и повод есть какой-никакой…
Папахен охнул. Макс протянул ему бутылку, и он принял ее в обе руки, осторожно, как младенца.
– Кизлярский… – любовно проговорил папахен, несильно встряхивая янтарное содержимое узкогорлого сосуда. – Еще со старых времен доживший, тот самый. Даже не верится… Раньше-то, в молодости, никому бы и в голову не пришло его за роскошь считать. Помнишь? – спросил он у Макса. – А теперь – поди ж ты…
– Факт, – ответил тот, откинув с лица волосы. – Это вам не какая-нибудь китайская отрава, это вещь! Интересно, сколько в нем на самом деле звездочек? Пара десятков точно набралось.
Потом мы с Дегой скоренько накрыли на стол (дело нехитрое, самым сложным было следить, чтобы Дега не слишком усердствовал, дегустируя то одно, то другое) и сели все вместе ужинать.
Первый голод утоляли молча. Застольная беседа мало-помалу завязалась, когда в желудках обозначилась приятная тяжесть и очередной кусок уже не заглатывался, минуя процедуру разжевывания, а неторопливо смаковался. Выяснилось, что этот Макс не местный, не наш, заволжский (кто бы сомневался), а прибыл
– Как хоть его зовут? – поинтересовался Дега, поднимаясь и вытирая сальные руки о штаны.
– Агалай.
– Как?! Ну и имечко! Или это погоняло?
– Это имя.
– Не слышал, – сказал я. – Если б слышал, точно бы запомнил. Наверное, не из Гагаринки этот ваш Агалай. Из Нефтяников или из Приречья. Или из Центра.
– Да нет, – качнул головой Макс и вдруг, прищурившись, странно повел рукой перед собой, точно нащупывая что-то в воздухе. – Здесь он. Рядышком. Ясно чувствуется…
Я с удивлением глянул на папахена. Тот усмехнулся мне, словно говоря: мол, погоди, то ли еще будет…
– Как это? – осторожно спросил я. – Чувствуется-то?..
Патлатый Макс не стал отвечать. Вместо этого он одной рукой остановил вернувшегося из туалета Дегу, а второй ловко вытащил из его кармана небольшую связку тускло поблескивавших разнокалиберных колечек, серебряных, судя по виду…
– Это мое! – поспешно заявил Дега.
Макс подкинул на ладони тонко звякнувшую связку и отдал ее Деге.
– Верни, откуда брал, – проговорил он, и я внезапно заметил, что взгляд его сузился, заострился, на мгновение став пугающе хищным, как джага. – А еще раз подобное выкинешь – руки отсушу.
– Лучше я, – присовокупил враз отяжелевшим голосом папахен. – По-простому дам в дыню, забудет, как воровать у своих!
Дега, не препираясь больше, юркнул вон из кухни. «Это же он в рюкзак к Максу залез! – наконец сообразил я. – А тот как заметил? Услышал, что ли? Ну и слух у него… И что это еще такое – руки отсушить?»
– У него болезнь просто, – вступился я за кореша. – Клептомания называется. Не может себя сдержать. У нас в Гагаринке все это знают.
– Полечил бы я его… – пробурчал папахен. – Его как доброго за стол с собой посадили, а он…
– Ладно! – примирительно сказал Макс. – Клептомания – оправдание допустимое, факт.
Он выпрямился на табуретке, ловким привычным движением заправил волосы за уши, чтобы не падали на лицо, и вдруг повернулся ко мне:
– Дай-ка руки.
– Чего? – Я недоуменно оглянулся на папахена. Папахен успокаивающе кивнул:
– Не бойся…
– Кто боится?! Не боюсь я. Просто…
– Ну так и делай, что он говорит. С тебя не убудет.
– Дай руки, – повторил Макс. – И в глаза мне смотри.
Сам не знаю, почему я подчинился. Этот Макс – человек с виду нормальный, да и папахен мне худого никогда не пожелает, но все-таки… С мужиком за руки держаться!..
Макс стиснул мои пальцы своими, вроде бы не больно, но чувствовалось – очень крепко, сразу не вырвешься. Боковым зрением я увидел удивленную физиономию Деги, который только что вернулся на кухню.