Пастырь добрый
Шрифт:
Утро наступило внезапно, явившись в комнату вместе с все тем же Ланцем – бледным, как никогда собранным и похожим на родича у гроба покойного.
– Подъем, – пояснил он, когда Курт, проснувшись от несильного, но настойчивого пинка коленом, дернулся в сторону, уставясь на сослуживца непонимающе. – Одевайся, жду тебя внизу.
– В чем дело? – пытаясь собрать вялые мысли воедино, пробормотал он хрипло со сна, усевшись. – Нашли девчонку?
– Нет, – коротко и хмуро откликнулся тот. – Мальчишку. Подымайся.
Зарождающиеся утренние заморозки подернули тонкой, еще не ледяной, но уже стылой коркой загустевшую кровь вокруг, укрыв
– Вот ведь черт… – выронил Бруно едва слышно, когда до убитого осталось три-четыре шага, и застопорился, явно подавляя желание попятиться; Ланц подтолкнул его в спину:
– Иди, Хоффмайер, иди. Привыкай. Не на хорах служишь.
– Под ноги только смотри, – не оборачиваясь к вновь прибывшим, подал голос Райзе, сидящий у тела на корточках; голос у следователя и эскулапа Друденхауса был надтреснутый, как старый кувшин. – Не затопчите тут все.
– Брось, по такому заморозку в земле все равно ни единого следа не осталось… – возразил Курт тихо, приблизясь, однако, опасливо и неспешно. – То же самое, Густав? – уточнил он, понизив голос еще более, и тот вздохнул:
– Да, за исключением насилия. Раны те же; в этот раз изрезано меньше, как видишь, однако кое-что общее прослеживается. Даю заключение сразу: та же рука.
– Вот теперь точно вляпались, – так же тихо произнес Ланц, остановившись рядом. – Хальтер ума лишится.
– Опять отпрыск знатного горожанина?
– Хуже, абориген, – ответил тот тяжело и как-то сквозь губы, неведомо к чему оглядевшись по сторонам. – Много хуже. Это Иоганн Хальтер.
– Id est…
– Да, – угрюмо подтвердил Ланц, глядя на тело так, словно надеялся, что оно сейчас исчезнет, и все происходящее окажется попросту мороком, наведенным шутки ради неведомым волшебником. – Сын нашего бюргермайстера.
– Вот зараза… – пробормотал Курт тоскливо и едва не покривился от неуместно громкого голоса помощника на фоне их почти шепота:
– А будь это бездомный мальчишка – вы бы так не заботились, а?
– Дурак ты, Хоффмайер, и не лечишься. – Ланц говорил все так же едва слышно, без злости в голосе, устало складывая слова одно к другому. – Дело не в том, что видим в этом убийстве мы, а в том, что увидит в нем город. Хальтер будет биться головой об стену и свирепствовать, наплевав на все свои сделки с местными шайками, Кёльн впадет в панику, и сколько может быть самовольных «судов»… Приятелям нашего аборигена не позавидуешь, как и любому мало-мальски нелюбимому нашими добрыми прихожанами жителю города. Что-то искать, что-то расследовать в такой обстановке станет и вовсе невозможно… Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Друденхаусу придется вывернуться через уши наизнанку.
– Как это могло случиться? – стараясь не видеть пристыженного лица своего подопечного, спросил Курт растерянно. – Тело, сколь хватает моих познаний, нашли утром, стало быть – убили его ночью, а это значит, что он пропал еще вчера. Как после случившегося с Кристиной Шток бюргермайстер
– Вот и спросим у него – старик отослал к нему курьера с просьбой явиться в Друденхаус. – Райзе поднялся с корточек, продолжая глядеть на тело неотрывно, и вздохнул. – Ты прав, нашли утром – не так давно. Знаешь, кто и зачем использует этот пустырь?
– Да, местные студенты – когда хотят устроить мордобой без свидетелей.
– Вот один из таких… поединщиков и явился к нам сегодня. Причем – умные ребятки, надо им отдать должное – один кинулся к нам, а другой остался сторожить тело. Чтоб никто не обобрал, чтоб место не затоптали; как выяснилось – с юридического факультета оба…
– Где они сейчас?
– У нас, где ж еще, – пожал плечами сослуживец. – Дабы не разболтали лишнего прежде времени, да и чтоб, одумавшись, не упрятались куда от глаз наших подале. Пока город не проснулся совершенно, тело перевезем в Друденхаус, а отсутствия пары студентов на лекциях никто не заметит – впервой, что ли… Ни к чему раньше должного подымать волнение, которое все одно наступит…
– Повозка скоро будет, – отозвался Ланц все так же хмуро, косясь на Бруно – тот стоял в стороне, прижав ладонь к губам, и на маленькое бледное тельце старался не смотреть. – Что сейчас сказать можешь, кроме того, что убийца тот же?
Райзе вздохнул, вновь присев на корточки, и повел рукой над кровавыми пятнами, очерчивая их контур в воздухе:
– Вот это видите? Больно крови мало для таких ран; понимаете, к чему я это?
– Его убили в другом месте? – предположил Курт, подступив ближе. – И вынесли сюда уже после?
– Голову ставлю, – подтвердил тот. – Выбросили ночью – у него изморозь на ресницах, да и мышцы закаменели более, чем обыкновенно это бывает. Заморозки сейчас еще хилые, посему вот так он пролежать должен был не менее часов трех, а то и того больше… Не вороти взгляд, Хоффмайер, смотри. Учись.
– Это не моя работа, – глухо отозвался тот, и Райзе невесело усмехнулся:
– Не зарекайся. Смотри, смотри. Злее будешь.
Курт не сказал ни слова – ни подопечному, ни сослуживцу, тоже присев на корточки у растерзанного тела. Злости он не ощущал – скорее раздражение, и, вопреки логике, не на неведомого убийцу, а на себя самого, ибо одним из чувств, пробивающихся сквозь все прочие, было чувство непозволительное, мерзостное: чувство почти удовлетворения. Нити, пускай призрачные и нечеткие, ведущие от первого преступления к преступнику, оборвались или спутались, и ни единой мысли пробудить не могли, новое же убийство давало слабую, но все же надежду на то, что какой-то след появится, быть может, хотя бы сейчас.
Пристальный взгляд Ланца он ощутил затылком – так явственно, словно взгляд этот был ножом, прижавшимся к коже вплотную, острым и ледяным, будто старший сослуживец увидел его мысли…
– Рука та же… – повторил Курт, не отводя взгляда от серо-бурых сломов тонких ребер, смотрящих на него из ран. – А оружие?
– Боюсь, и оружие тоже.
– Почему «боюсь»? – снова вмешался Бруно, по-прежнему держась поодаль; Райзе вздохнул:
– А ты сам пораскинь умом, помощник следователя. Если в обоих случаях оружие одно и то же, один и тот же убийца – стало быть, нож, с которым светские взяли нашего арестованного, здесь и вовсе не у дел. И вот тогда придется задуматься над вопросом – а к чему было его подбрасывать?