Пастырь добрый
Шрифт:
– Да, он приходил. Я едва со стыда не сгорел, когда узнал, что мой сын наведывался в Друденхаус рассказывать небылицы.
– Вы предпринимали какие-нибудь меры?
– Меры? – с нервозным смешком переспросил Мозер. – Да, меры я принял. Выпорол как следует, чтобы не морочил людям голову.
Вот так, подумал Курт, поморщась, точно от боли. В ответ на просьбы о помощи парень получил ремня от отца и порцию равнодушия и насмешек от тех, от кого этой помощи ждал. И в конце концов – что? Смерть?..
– Вы что-нибудь меняли здесь? – спросил он и, не услышав ответа, обернулся к хозяину дома. –
– Я ничего не трогал. К чему мне это…
– Стало быть, дверца шкафа была открыта? – уточнил Курт, и кожевенник нахмурился, отозвавшись с неприкрытым раздражением:
– Вы не можете всерьез об этом говорить, майстер Гессе. Я вполне отдаю себе отчет в том, какими делами должно заниматься Инквизиции, однако ж рассматривать хоть бы и в теории…
– Была или не была? – чуть повысил голос Курт, оборвав его на полуслове, и Мозер натужно кивнул:
– Да, была. И что с того?
– При том, как ваш сын был напуган тем, что происходило… или – ему казалось, что происходило… в его комнате – как вы полагаете, он уснул бы, не накинув крючка?
– Значит, – нетерпеливо возразил кожевенник, – крючок он снял утром!
Курт вздохнул, не оспорив слов Мозера и не согласясь с ними; бросив взгляд на стул, криво сдвинутый в сторону от шкафа, он неспешно приблизился к окну, хотя и отсюда было хорошо видно, что рама с цветными стеклами укреплена уже по-зимнему, гвоздями с загнутыми шляпками.
– Вы первый просыпаетесь в этом доме, верно? – не столько спросил, сколько констатировал он и, не дождавшись ответа, продолжил: – Засов на двери – вы ведь задвигаете его на ночь?
– Опускаю, – уточнил Мозер, – но к чему вы это?
– Засов был опущен этим утром?
Мгновение тот безмолвствовал, то ли припоминая, то ли пытаясь понять, к чему клонит этот странный следователь, и, наконец, кивнул:
– Да, был. Каждое утро его снимаю я, так было и сегодня.
– Итак, – подытожил Курт негромко, – окно забито, засов на двери был утром опущен; ставни первого этажа, да и прочих комнат, я полагаю, в том же виде. Если мне верно передали, когда вы уходили в лавку, в доме оставалась бодрствующей прислуга, которой ваш сын также на глаза не попадался, и никто не видел его ни за завтраком, ни выходящим из дому; стало быть, ни в какое иное время, кроме как ночью, он из дому уйти не мог. Я все точно говорю?
– Да, но… – начал Мозер и осекся вдруг, побелев щеками и метнув в сторону злополучного шкафа настороженный, неверящий взгляд. – Но как же… Это ж попросту вздор, небывальщина!..
– Вы сами едва не сказали это, майстер Мозер, – вздохнул Курт, вновь подступив к приоткрытой дверце. – «Но как же» тогда Штефан покинул дом. А все свидетельства указывают на то, что его уже не было, когда проснулись вы. И кроме того… Одежда, лежащая на этом стуле – та, в которой он был накануне? Простите меня за резкость, однако ж, не голым ведь он ушел из дому.
Тот не ответил, однако и возражать более не стал, и по сорванному дыханию за плечом неясно было, сдерживает ли хозяин дома не приличествующие мужчине слезы или же почти
Рука его замерла, когда пальцы коснулись петли для крючка – петля шаталась в плотном дереве бруса. Курт присел подле шкафа на корточки, присмотревшись. Древесные волоконца вокруг гнутой проволоки, вбитой в косяк, смялись и выщербились.
Стараясь двигаться неспешно и без суеты, он прикрыл дверцу, накинув крючок, и дернул ее на себя; после нескольких рывков прыгающий крючок с лязгом выскочил из петли, и дверца распахнулась настежь.
– Смотрите, майстер Мозер, – еще тише, чем прежде, заговорил Курт, наконец. – Даже просто закрытая дверка сидит плотно. Она не открывается сама по себе. Если ваш сын и в самом деле видел, как она отворяется, – в том виновны не скверная работа плотника, не рассохшееся дерево и не сквозняки. А теперь взгляните вот сюда. Эту дверцу пытались открыть, когда она была заперта на крючок; видите, как расшаталось дерево у петли? Дверцу дергали, дергали сильно и в конце концов, фактически взломали.
– «Пытались»? «Взломали»?.. – подавленно переспросил Мозер. – Кто?
Дать компрометирующий его ответ «не знаю» Курт, благодарение Богу, не успел: на пороге комнаты, испуганно и настороженно заглянув, явилась невысокая пухлая женщина в посеревшем от частых стирок переднике – вероятно, та самая, чьи всхлипы доносились до него с кухни.
– Что еще? – не слишком любезно осведомился хозяин, и та вжала голову в плечи.
– Там господа из Инквизиции, – шмыгнув носом, пояснила она, косясь на Мозера исподлобья со смешением порицания и жалости. – Впустить требуют…
– Ваши? – пытаясь за суровостью в голосе укрыть свою взволнованность, бросил кожевенник. – Серьезно подошли к делу. Что вы скажете, когда тело моего мальчика найдут на улице?
– Я искренне вам сочувствую, – с невольным раздражением отозвался Курт, поднявшись с корточек, но глядя по-прежнему на крючок двери. – И я не стану вас обнадеживать; я не буду говорить, что не все еще потеряно, и я не скажу вам, чтобы вы не отчаивались. На то, что сын ваш жив, надежды нет. Я скажу то, что сказал бюргермайстеру: все, что вам остается – месть. И если вы хотите хотя бы отомстить виновнику – дайте нам работать.
– По-вашему выходит, майстер Гессе, что мстить мне доведется шкафу.
– Везде люди, – возразил Курт убежденно, принудив себя сбавить жесткость в голосе. – Живые или мертвые. Виновник есть всегда, вольный или невольный. А хоть бы и не человек – с этим тоже можно сквитаться.
Мозер кинул скептический взор в его сторону, однако спорить более не стал, замерев взглядом на вошедших, и он едва не перекривился, услышав то, что услышать ждал.
– Почему старших дознавателей нет? – хмуро осведомился хозяин дома. – Почему пропажу моего сына расследуют…