Пастырь добрый
Шрифт:
Старуха умолкла, плотнее замотавшись в одеяло; Курт втиснул голову в плечи, безуспешно пытаясь укрыться от стекающей за воротник воды, припомнив – «не видели средь идущих за ним детей одного лишь ребенка младше двенадцати лет»…
– Ты слышала его флейту в тот день? – уточнил он, и Хельга Крюгер кивнула:
– Слыхала, как же. Слыхала, как играет – только не снаружи, а как будто он в голове у меня устроился. Мне после сказали, как все было, а тогда я ничего не поняла – сидела и боялась только.
– Чего боялась?
– Да всего. Сперва он меня вот так вот запер; он так никогда не делал. И музыка эта чудная… А кроме того,
– Выходит, – чуть слышно заметил подопечный, – дочь осталась не случайно. Берег.
– Quam belle [138] , – покривился Курт. – Наш детоубийца – любящий отец. Запишем в святые – покровители семьи?
– А я-то полагал – ты ее проверить пожелаешь, – ядовито отозвался Бруно. – «Ведьмина кровь», знаешь ли, передача дьявольской заразы по наследию; или нынче эта теория не в моде?
Курт бросил взгляд на притихшую снова старуху и сдал коня назад, понизив голос:
138
Как мило (лат.).
– Как бы ни было все на самом деле, что бы он ни задумал, отчего бы ни сохранил дочь – из жалости ли, любви ли или с замахом на неведомо какое будущее – положение таково, что ей самой до могилы осталось два шага. Теория? Теория – она и есть теория. Применяется по ситуации. В данный момент ее возможное участие в отцовских планах значимости не имеет… Зараза, – прошипел он сквозь зубы, когда одна из капель, благополучно миновав воротник, шлепнулась ледяным камешком за шиворот, и зябко поежился, в очередной раз потянувшись к полупустой фляжке. – Следователи, прости Господи. До простой вещи не доперли – в середине октября плащ в дорогу взять… Эй, – окликнул он, повысив голос и от души долбанувши в борт повозки ногой, дабы пробудить заклевавшую носом старуху, – долго еще? Ты точно помнишь, куда ехать?
– Все в точности, – отозвалась та уверенно. – Только теперь не ехать – идти надобно; я смотрю – тут заросло все за эти годы. Кустов и деревьев много выросло. Сворачивать надо с дороги и идти к реке, а там уж и недалеко.
Курт покривился, припомнив, как Хельга Крюгер ковыляла по комнатам своего дома, однако промолчал, с тяжким вздохом сползя с седла, и обернулся на расплывчатую неровную линию городских стен вдалеке – серого камня было почти не видно за колеблющейся водной пеленой.
– По-моему, дождь стал сильнее, – вслух повторил его мысль Бруно, на сей раз без язвительности и даже, кажется, с заметной опаской. – Скажи, что я зря сею панику, но хочу отметить некий факт: в тот день тоже шел дождь; и – вода, ты говорил, его стихия?..
– Панику сеять, безусловно, понапрасну не следует, но поостеречься не помешает; словом – смотри в оба. И не только за тем, встанет ли Крюгер.
– Полагаешь, – вмешался Ланц недоверчиво, – все же нам могут попытаться помешать? До сей поры мы
– Это меня всего более и настораживает, – возразил Курт убежденно. – Самое время. А кроме того, как только что верно отметил Бруно, такое совпадение в погоде вполне может быть и неспроста; помни о том, что он уже почти выбрался, он почти на свободе, он уже обладает довольной силой для того, чтобы убить – пусть и пока лишь одного и пока лишь ребенка. И нам не известно, что сейчас происходит в Кёльне; быть может, уже не одного и уже не только ребенка. И никто не знает, чего мы можем от него ожидать здесь, поблизости от места его… сказал бы «упокоения», если б не обстоятельства… Так куда идти? – нетерпеливо прервал он самого себя, обернувшись к Хельге Крюгер, и та махнула костлявой рукой в сторону теперь уже невидимого Везера:
– Так к реке ж, говорю. Там уж покажу. Я сейчас только…
За тем, как старуха сползает с болтающейся из стороны в сторону телеги, Курт наблюдал со все возрастающим нетерпением, и когда Бруно уже шагнул было вперед, дабы оказать ей помощь, Ланц, попросту ухватив бормочущий мешок с костями за шиворот, одним сильным рывком приподнял оный над бортом телеги и установил на взбитую слякоть по другую сторону.
– Веди, – велел он коротко.
– Ты уверена, что помнишь, куда идти? – уточнил Курт с сомнением, и та кивнула, засеменив к реке по хлюпающей грязью траве:
– А то ж. Это верно, и день я тот помню, и что говорили тогда, и что я делала – ясно помню, яснее, чем какой иной день в жизни, и где могила – помню… А только ведь, кроме того, знаю просто. Верно, кровь зовет…
– Теория по ситуации, значит? – тихо пробормотал Бруно; Курт покривился, перехватив его многозначительный взгляд, и промолчал.
– Они, может статься, и правы были, – продолжала старуха чуть слышимо, словно говоря с самой собою, – когда хотели и меня туда ж, к нему. Злое семя, они сказали. Я после уж поняла, когда подросла, – верно говорили. Я ведь оттого и замуж не шла, и детей не имела. На что его множить, семя это, к чему кровь нечистую плодить? Я решила так, что пусть она со мною в могилу отыдет, на мне и кончится.
– Мечта инквизитора, – с тусклой иронией отметил подопечный. – Гляди, на костер не запросится?
– А ты спроси, – отозвался Курт, ладонью сгоняя с волос ледяную воду и с чавканьем вытаскивая сапоги из липкой глинистой грязи. – Еще немного – и запрошусь я.
– Разумеется, тебе хуже всех, – согласился Бруно. – Я тащу две лопаты, тяжеленные, как чертова душа, и веду коня в поводу, но мне не на что жаловаться. Хотя кто-нибудь мог бы и помочь.
– «Кто-нибудь» прикроет тебя, случись что, посему этот кто-нибудь имеет свободные руки.
– Единственное, что мне до сих пор угрожало, это опасность отморозить ноги и подцепить горячку, а теперь – еще и немалая вероятность вывихнуть плечо.
– Слабак, – тяжело отфыркиваясь, как понуро бредущий позади курьерский, выдохнул Курт, перехватив одну из лопат, и впрямь весящую прилично, с плеча подопечного.
Идти становилось все труднее даже не с каждой минутой, а с каждым шагом – дождь и в самом деле усилился, мало-помалу переходя из моросящей крошки в самый настоящий, осенний, секущий; в сапогах, облепленных комьями мокрой земли, сопревшей травой и мелкими корешками, пакостно чмокало, и неспешно ползущая впереди Хельга Крюгер начинала пробуждать уже откровенное раздражение.