Пастырь добрый
Шрифт:
– И верно, простые смертные, – заметил удовлетворенно Ланц, перезаряжаясь и подползая ближе. – Не сгнил я еще на сидячей службе…
– Сгниешь на лежачей, если дальше так пойдет, – откликнулся Курт разозленно, обернувшись назад, где у втоптанных в землю костей Крысолова остался Бруно; сослуживец повторил его взгляд, посерьезнев.
– Вообще оставлять Хоффмайера одного… – проговорил Ланц неуверенно. – А если они нас не выманивают к себе, а отманивают – от могилы и флейты? На него обрушатся основные силы, а мы будем плутать тут в кустах… Словом, вот что, абориген. Ты здесь самый подготовленный к любому повороту дела – лучше всех осведомлен
– Дитрих… – начал он; Ланц нахмурился.
– Все понимаю, – оборвал он строго. – Но ты не можешь быть всюду, для того с тобой и направился я, для того, абориген, и нужны помощники.
– Какой он, к Богу, помощник – так, одно прозвание; шлепнут придурка в первую же минуту… – пробормотал Курт уныло, смерив взглядом расстояние до почти не различимой уже за снежной сыпью стены деревьев, обернулся на подопечного и решительно кивнул: – Нет, все верно. Ты прав. И еще неизвестно, где сейчас будет опаснее… Бруно!
От тщательно убиваемой в себе тревоги окрик вышел недобрым, но на то, чтобы заботиться о соблюдении норм учтивого тона, сейчас нервов уже не хватало; почти невидимый за пеленой дождя и снега, тот приподнялся, и Курт повысил голос:
– Ползком – сюда. Живо!
– Ты ж сказал…
– Живо! – рявкнул он зло, и Ланц невесело усмехнулся, понимающе хлопнув его по плечу, явно намереваясь сказать нечто в утешение или, напротив, в насмешку, но лишь снова выругался, когда Курт откатился в сторону и в землю между ними, взбрызгивая темную грязь, впился очередной болт.
– Боюсь, буду прав, – заметил сослуживец уже без улыбки, – если скажу, что целят преимущественно в тебя.
– Надеешься, вас пожалеют? – буркнул Курт, привставая. – Судя по частоте стрелков было двое, благодарствуя тебе – уже один; оружие однозарядное… Встал; бегом!
Бруно подчинился не сразу, промедлив на месте долгие два мгновения; добежав, неуклюже шлепнулся рядом, вцепившись пальцами в траву и щурясь от ветра и снега.
– Придется вспомнить все, чего успел нахвататься, – сообщил Курт хмуро. – Я остаюсь здесь, вы с Дитрихом – перебежкой к лесу; задача – навязать ближняк. До зарезу нужен живой – хоть один. Но наизнанку не выворачивайся, это пожелание главным образом не к тебе относится… Оружие держи наготове. Смотри за спину – себе и напарнику. И…
– Справлюсь, – оборвал Бруно. – У меня выбора нет.
– Стой. – Курт перехватил подопечного за локоть, не давая подняться, и, сдвинувшись чуть в сторону, всмотрелся в тусклую пелену впереди, раздраженно поджимая губы на бьющий в лицо острый снежный горох; выждав с полминуты, привстал, напрягшись каждым нервом, и на сей раз едва не упустил момент, когда надо было вновь упасть, пропуская короткую стрелу над собой.
– Что творишь!.. – прошипел Ланц; он отмахнулся и вскинул арбалет, припав на одно колено и готовясь выстрелить в первое же, что шевельнется в пределах этой гнусной видимости.
– У вас несколько секунд, – бросил он коротко. – Пошли.
Ланц сорвался с места первым, вздернув подопечного на ноги за воротник.
Когда оба скрылись за плотной стеной воды, снега и древесных стволов, Курт еще мгновение неподвижно смотрел поверх арбалетного ложа, чувствуя, что ладони и виски в испарине, несмотря на пронизывающий ветер, а губы пересохли, и сердце колотится дробно и часто, словно пчела в кувшине. Стрельба прекратилась, из чего следовало сделать вывод, что там, вне пределов его досягаемости, завязался бой, принять участие в котором он не мог и на исход которого не имел возможности повлиять никоим образом. Такое было впервые; работа в группе случалась и прежде, но – впервые главное проходило мимо, впервые последняя, основная часть расследования не подразумевала только его участия,
К останкам Крысолова Курт возвратился, поднявшись в полный рост, продолжая прислушиваться и всматриваться, понимая вместе с тем, что ни одной стрелы в его сторону сейчас не полетит – по крайней мере, пока. Пока живы эти двое.
Увернуться от болта на таком расстоянии – почти в упор! – было невозможно – но он это сделал; неведомо, непостижимо, как, но – тело извернулось само, на этот короткий миг словно позабыв и о ломоте в коленях, и о скрипящей пояснице, и о боли в плечах, и о без малого шести десятках лет за этими плечами. Тело извернулось, рука вскинулась – но стрела пробила пустоту и голый куст неподалеку, а только что стоявший прямо перед ним человек исчез, чтобы возникнуть за спиной и вызвать удивительно равнодушную мысль о том, что на сей раз вывернуться уже не успеть. Успел Хоффмайер; справедливости ради надо было отметить, что, невзирая на принужденную муштру, творимую Гессе на площадке меж двух башен, кою тот посещал с неудовольствием, в лучшем случае – безучастием, научился парень многому, и сейчас от удара под почку избавил лишь его клинок, вставший на пути невесть откуда взявшегося лезвия.
Сам же майстер инквизитор едва успел услышать, едва смог осознать, что позади вновь слышится движение, едва сумел развернуться лицом к противнику, краем глаза успев увидеть в пяти шагах слева скрючившийся у сосны труп со своей стрелой в шее (все ж-таки и впрямь не закис еще на городской службе!); едва успел подставить дугу арбалета под удар и выиграть мгновение для того, чтобы, бросив его наземь, обнажить клинок.
Человек напротив отскочил назад, глядя на него с интересом, склонив набок голову, точно селезень, увидавший огромную муху на заборе над собою; на губах, тонких, будто бы наполовину стертых, блуждала даже не усмешка – улыбка, словно бы тот видел перед собою нечто до невозможного веселое. Противник был вооружен всего лишь коротким ножом, похожим на тот, что Гессе демонстрировал в начале этого безумного расследования как пример оружия его уличных приятелей, да и весь его вид не был видом бойца. Еще лет двадцать назад наверняка устремился бы без раздумий вперед, на этого обманчиво безобидного щуплого человечка. Сейчас же подступил опасливо, не надеясь убить или даже просто зацепить с первого же удара, лишь прощупывая, приглядываясь – если ошибся, если притупился глаз, и он переосторожничал, прирезать остолопа с ножом всегда успеется.
Хоффмайер вскрикнул где-то в отдалении, в нескольких шагах позади, и неподконтрольное, рефлекторное движение обернуться подавил не сразу, на миг отведя глаза от своего противника. Тот скакнул вперед – не накинулся, а именно скакнул, точно уличный шут, выделывающий очередной фортель; в этих неестественных, бесполезных в бою движениях никакого смысла не было, эти ужимки не отвлекали внимания от оружия или самого бойца, не было даже нанесено ни единого удара, словно все это было проделано просто так, ради игры, просто, чтобы показать старому олуху, что не в его руках контроль над положением…
Позади захрустел кустарник, донесся скрип лезвий друг о друга – Хоффмайер, судя по всему, жив и все еще огрызается; но что творится сейчас у распотрошенной могилы хамельнского углежога, остается лишь гадать. И почему этот, с мерзкой раздражающей улыбкой, считает возможным тратить время на развлечение, коим полагает эту стычку? Почему не боится, что Гессе, оставшийся у флейты, эту флейту уничтожит, пока все они здесь, в леске?.. Значит, не все? Значит, высказанная им мысль верна – и к могиле Крысолова сейчас действительно устремлены главные силы?..