Пастырь Добрый

Фомин Сергей Владимирович

Я говорю: «Я ходила в Кремль, в Чудов монастырь, а теперь его закрыли; хожу куда придется, а больше все в ваш храм хожу».

После закрытия Чудова монастыря, многие чудовские стали ходить на Маросейку и даже помогли там наладить хор. С их приходом в богослужение был введен тропарь святителю Алексию (на обедне). Они не теряли связи между собою и как бы образовали особую «группу», наряду с «курсовыми» (богословские курсы в храме, которые были открыты при участии Андрея Гавриловича Кулешова [254] ). Они часто собирались на квартире у Тони [255] , к ним приходил Батюшка, сначала один, потом с о. С [ергием] Дурылиным, беседовал с ними, рассказывал много случаев из своей практики. Батюшка шутил, давал всем прозвища: «Надя–сычевка», «Таня–рухольная», «Тоня — отец Гурий». Всех было 22 человека, и они еле помещались в маленькой комнатке Тони. О. С [ергий Мечев] был уже иереем, но он вечно возился с курсовыми и вообще

с интеллигенцией, и чудовские его «не признавали» и редко и под благословение к нему подходили. На «вечеринках» у Тони никому и в голову не приходило его приглашать. Но однажды девочек зазрила совесть: «Ведь, может быть, Батюшке приятно будет, если мы пригласим его сына». Все были уже в сборе, когда они решили спросить об этом Батюшку. Батюшка так и встрепенулся от радости: «Вот хорошо, вот хорошо. А кто же за ним сходит?» Вызвалась Манюшка Семенова, которая вообще часто провожала о. С [ергия]. Она застала его дома, но он собирался куда–то уходить по делу. Услышав, что Батюшка благословил его придти, он все же решил зайти к Тоне хоть на десяток минут. Из собравшихся он почти никого не знал, кроме Маруси [256] , Веры и Марии [257] канонарха. Он всматривался в незнакомые лица и прислушивался к шутливым обращениям, с которыми Батюшка оделял угощениями собравшихся девушек. Наконец он нагнулся к Марусе и спросил: «Да какая же Тоня–то, я что–то ее имени не слышу». — «А Тоня — это о. Гурий». На этот раз о. С [ергий] пробыл недолго, но в следующие разы его всегда приглашали. Уходя, он шутил с «о. Гурием»: «Оказывается вы на втором небе живете?» Батюшка объяснял сестрам, что для него очень важно, чтобы молодые священники познакомились с ними, а не с одной интеллигенцией, и чтобы послушали его рассказы. Они неопытные, им надо учиться, как обращаться с народом. Батюшка приводил множество интереснейших случаев, но Тоня их перезабыла.

254

См. прим.

255

А. М. Волковой — автора воспоминаний.

256

См. прим.

257

См. прим. к письму № 26.

Тоня мало бывала на квартире у Батюшки, старалась всегда все спросить в храме. Однажды, когда Батюшка болел, и к нему не пускали, у нее возник важный вопрос, она обратилась с ним к о. С [ергию], но тот отказался решать и велел обратиться к Батюшке. «А как же? ведь к Батюшке не пускают!» — «Ничего, я проведу!» — и о. С [ергий] провел Тоню наверх, посадил ее в Батюшкин кабинетик и просил подождать, пока Батюшка напьется чаю. К ней прибежали ребятишки: Ика, Зоя, Алеша [258] , стали ее теребить. В это время в комнату вошла Ольга Петровна [259] , осмотрела все кругом и спросила: «Скажите, здесь не было монаха? Батюшка спрашивает какого–то монаха». — «Нет, никого не было, одна я». Ольга Петровна прошла в столовую и там стала расспрашивать о монахе, которого зовет Батюшка. Никто его не видал. Ольга Петровна пошла к Батюшке: «Батюшка, там никакого монаха нет!» — «Да вы посмотрите в кабинетике, там отец Гурий сидит!» — «Нет, Батюшка, там только какая–то девушка». — «Вот это–то и есть о. Гурий! Позовите ее ко мне!» Когда Тоня вошла, то Батюшка, смеясь, сказал ей: «Ну вот видишь, Тоня, как я сделал! Теперь все мои тебя хорошо узнали». С тех пор, когда надо было мне пройти наверх, спросишь Евфросинию Николаевну [260] — можно или нет, а она всегда скажет: «Ну, уж кому–кому, а о. Гурию всегда можно!» Из детей своих о. С [ергий] особенно любил старшую — Ику. Откуда бы он ни приходил, всегда сейчас же хватал ее на руки, несмотря на ее протесты, и чем бы она ни была занята. Он спрашивал у Евфросинии Николаевны: почему она тебя любит, а я ничего не могу от нее дождаться, как только: «Папа, уйди!» — «А потому, что я ей никогда не мешаю». Батюшка же из внуков больше всех любил Алешу, заботился о нем, поручал своим хозяйкам покупать для него молоко. Бывало о. С [ергий] придет откуда–нибудь и ищет Ику, а Батюшка ему: «Да ты посмотри на Алешеньку, какой он хороший», — но о. С [ергий] все–таки искал в первую очередь Ику.

258

Епископа Арсения (Жадановского). См. прим.

259

См. прим.

260

См. прим.

— Так значит, ты — Чудовская? А я очень уважаю вашего владыку Арсения [261] . Тебя как звать–то?

— Меня Тоня звать.

— А, Тоня! Ну, Тоня, будь хорошая и ходи к нам в храм.

Затем Батюшка встал, помолился, благословил меня и проводил с лестницы. Пока я спускалась

с лестницы, он все наказывал мне не ходить в няни.

Я вышла на улицу. На душе было так легко–легко и радостно. Вот, думаю, какой чудный Батюшка, — ведь роднее родного отца принял меня. Ко мне так душевно и заботливо родной отец не относился.

261

См. прим.

Проходит две недели. Однажды прихожу с работы уставшая, голодная, слышу — стучатся в дверь. Открываю. Смотрю — стоит одна моя знакомая и говорит: «Ты знаешь, зачем я к тебе пришла? Не перейдешь ли к нам в столовую работать? Место у нас сытное, хорошее, а ты, наверное, голодаешь? Меня заведующая давно просит рекомендовать ей работницу, только чтобы была честная, не воровала, и вот у меня мысль сразу на тебя пала, и решила я тебя перетащить к себе. Приходи завтра же к нам работать». И я на другой же день перешла в столовую работать и была поражена прозорливостью Батюшки, заранее предсказавшего мне об этом месте.

В 1919 г. в декабре месяце, за неделю до Рождества, я исповедовалась у Батюшки. Он спросил меня, с кем я живу. Я ответила, что с родителями. «А мирно ли ты живешь–то с ними?» Отвечаю: «Батюшка, все бывает, и ссориться приходится: все из–за хлеба». — «Не ссорься, голубушка, а то жалеть будешь: ведь тебе скоро одной придется жить. Жалеть будешь».

И действительно, не прошло и трех месяцев, как они умерли, — и папа, и мама, и 9–летняя сестренка, так что к Пасхе я уже жила одна. А старшая сестра вышла замуж и ушла от меня.

Прошел год, как умерли мои родители. Под день их кончины пришла с работы в девятом часу вечера, написала заупокойную записочку и пошла в церковь, чтобы отдать ее Батюшке, так как на утро мне рано нужно уходить на работу и не придется быть в церкви. Когда я пришла, всенощная уже окончилась, и Батюшка выходил из храма, окруженный народом. Я протискалась вперед. Подаю ему записочку и говорю: «Батюшка, завтра память — годовщина смерти моих родителей. Помолитесь за них». Он взял мою записочку, сунул ее в карман и стал разговаривать с сопровождавшими его.

Я пришла домой и думаю: забудет, наверное, Батюшка, помянуть моих родителей. Села, написала вторую записку и на другой день рано утром отнесла ее в другой храм.

Месяц спустя я пошла исповедоваться к Батюшке. Когда же я подошла к нему, вдруг он полез в карман, достал записочку, показывает мне и говорит: «Тоня, это твоя записочка–то?» — «Да, — говорю, — моя». — «Отца–то у тебя Михаилом звали, мать — Агафья, сестренка — Татьяна?» — «Да, — говорю, — Батюшка, так точно». — «Что же ты боялась, что я их забуду помянуть? Я до сих пор за них молюсь».

Я опять была поражена его прозорливостью.

В 1920 году под 5 января после всенощной подхожу к Батюшке за благословением. Смотрю, около него стоит девочка лет 16–ти. Батюшка обращается ко мне и говорит: «Тоня, вот возьми–ка к себе Манюшку–то [262] пожить; а то она сейчас больная, ей нужна покойная обстановка, она тогда и поправится. А у тебя ей будет очень хорошо: характера ты покладистого, терпенья у тебя много: не воз, а целый обоз. Вот будете и будете жить, а потом я ее у тебя возьму». Я знала, что эта девчонка была душевнобольная, и говорю: «Батюшка, я не знаю, но думаю, что ее, наверное, у нас не пропишут». — «Ничего, ты ее пока без прописки подержи, а потом и пропишут». Я очень боялась ее брать, но не смела отказать такому Великому старцу. — «Хорошо, — говорю, — Батюшка, я ее возьму, только ненадолго». — «Нет, нет, Тоня, не безпокойся, я ее потом сам у тебя возьму и устрою в очень хорошую семью, а пока пусть поживет у тебя. Ты великое дело сделаешь, если ее успокоишь. Ведь она не совсем сумасшедшая, а у нее только нервное расстройство, ей нужен покой, а этот покой ей можешь дать только ты».

262

См. прим.

Она прожила у меня 10 лет и 2 месяца. И, действительно, Батюшка сейчас устроил ее в небесную семью…, она заболела туберкулезом, проболела 6 лет и умерла.

Первые три года, еще при жизни Батюшки мы с ней жили хорошо, дружно. Она меня слушалась, и жили спокойно. Батюшка бывал у нас очень часто, почти что каждое воскресенье. Однажды он был у нас в гостях, народу было много, — все его духовные дети. Он посмотрел на всех нас и говорит: «Всех я вас очень люблю, все вы у меня в сердце, но особенно всегда у меня в сердце это три из вас… Двум первым очень трудно в семье живется, а Тоня, хотя она и одна, но ей будет очень трудно». А я и говорю ему: «Что вы, Батюшка, я ведь сейчас очень хорошо живу, все у меня есть, зарабатываю хорошо, голодная не сижу, и с Манюшкой дружно живем». Он посмотрел на меня, улыбнулся и говорит: «Ах, Тонюшка. Тонюшка (он всегда меня так звал: не Тоня, а Тонюшка), как трудно тебе будет!» Впоследствии, конечно, в точности сбылись его слова.

В 1923 г. 1–го марта, в день своего Ангела я пошла к Батюшке исповедоваться. Он очень был ласков, дал мне просфорочку, и вдруг сделался очень задумчивый, взял меня за руку и говорит: «Тоня, хочу тебе сказать одну тайну, да боюсь, ты расскажешь всем, а сказать мне это тебе нужно. Вот дай мне слово перед Крестом и Евангелием, что ты до самой моей смерти Никому не скажешь. То, что я хочу тебе сказать, не знают даже мои домашние, даже не знает о. Сергий».

— Батюшка, да не только перед Крестом и Евангелием даю вам слово, но только просто перед вами даю слово молчать до вашей смерти.