Пастырь Добрый
Шрифт:
Не помня себя от радости, бросилась я в ноги батюшке.
— Ужас как благодарю вас, о. Алексей.
— Ну, идите, идите, — выпроводил он меня.
Замечательно, что при первой этой беседе батюшка не благословил меня и ни слова не сказал о посте и молитве, а сказал мне то, что составляло тайну души моей и цель моей жизни, что знал только Бог, Которому ежедневно я молилась так, как это сказал о. Алексей: «Господи, сделай так, чтобы мы с Ваней рука в руку шли бы в Царство Небесное».
Стремглав летела я по лестнице. Народ расспрашивал меня, я же только отвечала:
— Какой он у вас хороший. Он у вас святой.
Решила, что на трамвае ехать дольше и понеслась рысью домой. Я под собой земли не
Радость моя усиливалась от того, что батюшка так хорошо мне сказал про моего Ваню, что он так любит его и моего духовного отца.
Я влетела к отцу моему духовному и, не здороваясь, проговорила:
— Я видела его и он мне ужас что сказал. О. Константин засмеялся и спросил:
— Кого его?
Я все подробно рассказала. Он батюшку с этой стороны еще не знал. Выслушав все внимательно, он просил ему кланяться и сказать, что непременно у него побывает.
Я несколько дней была как в чаду. Рассказала еще кое–кому, кто мог меня понять, но и то не все. У меня загорелось желание как можно больше людей водить к о. Алексею. Он может все сделать, всем и во всем помочь.
В его церковь, на его службы я и не думала идти, так как боялась его. Он все знает, что творится в душе человека.
Прошло довольно времени. Я все искала случая пойти к батюшке снова. Неожиданно муж заболевает грыжей и решается делать себе операцию. Я очень этого испугалась. Мне казалось, что муж умрет, а как же можно ему умереть, когда мы с ним должны жить христианской жизнью. В моей душе поднялась страшная буря. Я укоряла Бога и Св. Николая, зачем они допустили это. И что это за проклятая духовная жизнь, думала я, когда и в ней скорбь, и Бог не слушает тебя. Так думала я, стоя на всенощной у о. Константина, и горько плакала. Но так как я чувствовала все же, что это не совсем хорошо, что делается в душе моей, то я старалась скрыть все от о. Константина, насколько это было возможно. После службы я подошла к нему и сравнительно спокойно объяснила в чем дело. Через день получаю от него письмо, в котором он предлагает мне непременно поговеть где–либо поблизости и тем очистить свою душу. Я полетела к нему просить прощения. У него же и говела, но греха своего ясно не осознала, а просто подчинилась ему, так как в голове у меня все время сидело, что он может дать мне благодать Св. Духа.
О. Константин велел идти к батюшке спросить его об операции и еще просить его принять одну страждущую душу. Я написала письмо в самых почтительных и изысканных выражениях, как бы какому–нибудь высокопоставленному лицу, прося извинить за безпокойство и принять душу, и дать ответ насчет мужа. Об операции ни слова не писала, думая, что так батюшка примет сам, а если будет знать, в чем дело, то может через кого–нибудь ответ передать. Шла я и молилась св. Николаю, чтобы он меня очистил, дабы в наилучшем виде предстать перед батюшкой. Вдруг чувствую, что я не одна. Оборачиваюсь и вижу — стоит батюшка и смотрит с любовью и как бы с насмешкой на меня. Я бух в ноги. Молчание. Я встала и потупилась. Батюшка нагнулся и стал засматривать мне в глаза. Мне становилось страшно, чувствовала я, что батюшка был недоволен мною. Он так посмотрел минут пять, потом как–то чудно засмеялся, точно сдерживаясь, и ушел. Я горячо стала молиться св. Николаю, чтобы он меня спас от батюшки. О. Алексей недоволен и может, если захочет, провалить человека в бездну. Долго так молилась. Вдруг слышу шаги батюшкины. Меня начало трясти. Входит он, и как будто только что увидел меня, покойно говорит:
— Что же вы не сядете?
—
Батюшка ласково и участливо проговорил:
— Садитесь.
Сам сел против меня близко–близко. Пристально посмотрел мне в глаза с насмешкой и сердито сказал:
— Ну и… прихожанка. Вы живете при церкви Св… Я мотнула головой.
— И много вас там таких?
— Я одна там такая, — тихо ответила я.
— А еще кто–нибудь там у вас умеет такие письма писать?
— Нет, о. Алексей, — еще тише ответила я.
— Кто вас учил так писать?
— Никто, я сама… Простите, о. Алексей (с мольбой), я больше никогда не буду.
Хотелось пасть ему в ноги, но не смела двинуться. Он меня держал, точно в тисках.
Батюшка вдруг с живостью начал говорить:
— Да разве можно такие письма писать? Разве можно так обращаться ко мне? Чего только там не написано: да если можно… да пожалуйста, извините за безпокойство. — И батюшка в очень смешном виде начал передавать мне все мои выражения. — В этом письме и понять–то нельзя, в чем дело. Чего вы от меня хотите?
Батюшка вскочил и начал ходить по комнате, я встала тоже.
— Это все ваша интеллигентская привычка ничего просто и прямо не делать. Все ходите вокруг да около. Ищут сами, чего не знают, спорят, о чем сами ничего не понимают.
Причесть меня к интеллигенции, которую я в это время глубоко презирала, признавая только крестьян, для меня было очень обидно. Батюшка точно бичом хлестнул меня. Я вспыхнула, но промолчала.
— Все вы там такие, — с презрением бросил он. — Несчастный приход, бедный священник, который имеет дело с такими. О. Алексею таких писем писать нельзя. Ему нужно писать все просто. Прямо говорить, что нужно. «Дорогой батюшка, мне то и то нужно от вас получить», — и подпись. И больше ничего. А всех этих: уважаемый, почитаемый… не смею просить… Этого вовсе не нужно. Поняла? Я для того здесь, чтобы каждый мог приходить ко мне и говорить мне все то, что ему нужно, и по мере сил, с Божьей помощью, я должен ему помочь, — это мое дело.
— О. Алексей, да я же вам чужая. Мое личное дело не важно, там (на лестнице) у многих дела поважнее моего, как могу я вас затруднять еще?
— Для каждого, приходящего ко мне, его дело самое важное. Об этом не нужно думать, затрудняет ли оно меня или нет. Да никто об этом и не думает. (Выходило, что я одна такая глупая, что думаю это). И вы должны всегда думать, что ваше личное дело самое важное, — ласково сказал батюшка. Он сел, села и я.
Батюшка говорил так, видя, что в душе моей было действительно глубокое чувство, что я самая последняя из всех приходящих сюда, и мое дело самое маловажное.
— Простите, о. Алексей, я никогда, никогда больше не буду. — А сама подумала: как же я ему когда–либо осмелюсь писать так?
— Ну, а о. Константину также доставалось от вас, когда он был у вас священником?
— Не знаю, о. Алексей, о. Константин очень любит интеллигенцию и умеет с ней возиться, — ответила я весело, довольная, что батюшкина гроза прошла.
Батюшка как–то недоверчиво посмотрел на меня.
— А ему там хорошо? (в новом приходе).
— Да, о. Алексей, ему гораздо лучше там, доходов больше, а здесь они умирали с голоду (лицо батюшкино выразило сильное страдание), а мы не сумели им ничем помочь, ужас просто. Теперь как–нибудь и дети выберутся на дорогу. Уж очень хорошие они все у него. И А. П. [270] (жена его) такая хорошая.
270
Анна Павловна Всехсвятская — матушка о. Константина. В семье было три дочери и четыре сына.