Пастырь Добрый
Шрифт:
На другой день я сказал Ване, что, если он не поедет к батюшке, я умру. Пока он не возвращался домой, я все молилась св. Николаю, чтобы он допустил Ваню до батюшки.
Наконец Ваня возвращается. Вид у него очень довольный и в руке две просфоры.
— Тебе вот, поменьше, а мне большую, — радостно сказал он. — Я на тебя все жаловался и он сказал, что прав я. Он такой добрый, хороший и очень образованный, все знает. Только я в нем не видал чего–нибудь такого… особенного. Почему к нему народ так ходит? И интеллигенция ведь почти
Помня наставления батюшки, я сказал только:
— Это оттого, что он любит и жалеет всех.
— Я еще к нему пойду, — помолчав, сказал он.
До свидания с Ваней, батюшка, бывало, всегда утешал меня, уверенно говоря:
— Увидимся мы с ним, увидимся, когда нужно будет.
А после своей беседы он как–то неуверенно начал говорить, что еще раз увидится с ним, точно к чему–то прислушиваясь. И только в одной из последних наших бесед он как–то сразу, точно что–то увидев, радостно воскликнул:
— Увидимся мы с ним! Да, увидимся. Теперь я это знаю (это батюшка говорил о будущей жизни).
Оправившись от болезни, я решилась рассказать свой сон о. Константину, хотя он этого всегда очень не любил. Он не рассердился, но и ничего не ответил мне.
Прихожу после болезни в первый раз к батюшке.
— Что это вы так долго не являлись? — радостно встречает он меня. — Хотел было в милицию дать знать, вас разыскивать. Не случилось ли что с моей Александрой? (это было так сказано, потому что я не тотчас явилась к нему). Нам ведь без вас скучно служить, т. е. мне скучно.
— Батюшка, дорогой, спасибо вам большое за мое выздоровление. Не стою я вашего внимания, — горячо сказала я.
— Да, сильно болела, очень, — сказал он, точно зная, как сильно я должна была бы болеть, если бы не молитвы их обоих.
Я рассказала ему, что Ваня про него сказал, каким он от него приехал и как я его к нему послала.
Он укоризненно покачал головой.
— Зачем это делала? (сказала, что умру, если он не поедет). Ведь я не велел. Разве можно так? Хорошо, что все обошлось благополучно. Какой он у вас хороший. Не видя его, я любил его, а теперь еще больше полюблю. Очень Ваня хороший. А я вас нарочно не защищал. Надо было соглашаться с ним, а то расстроился бы, а так он доволен остался.
И опять долго говорили о жизни души ближнего, и как трудно к этому ближнему подойти и полюбить его. Своего не умела любить, как нужно, а тут батюшка учил чужого любить, ко всякому уметь подойти. Это казалось немыслимым.
— Вот я вам говорю: возьмите сердце мое, — сказал он.
— Да как же, батюшка, я смогу это сделать, когда я не умею любить, — в отчаяньи воскликнула я.
— А нужно понемножку приучаться. Так вот взять сердце свое и расширить его. Сначала немножко, а потом все больше и больше. Широ… кое станет. Всех вместит. Трудно очень. Но нужно.
У батюшки было так: для того, чтобы выучиться любить, нужно приложить как бы физические усилия к этому. Было так, точно ты
Бывало стараешься жить, как тебя учат, а на деле плохо выходит. Отчаянье овладевает душой и бежишь к батюшке и все ему расскажешь. А он, видя твое старанье, спросит:
— Стараетесь–то стараетесь, а как?
— Изо всех сил и больше сил, батюшка. — И, внимательно посмотрев в глаза тебе, скажет:
— И больше сил… Ну хорошо… если это так. — А если видит, что скорбь уж очень одолела тебя, крепко прижмет к груди твою голову, нежно–нежно поцелует в лоб, глаза и все на тебе перекрестит.
И куда–то отходила скорбь и покойно и тихо делалось на душе. И чувствовалось, что старец твой не дает тебя в обиду злу, что есть защитник у тебя от лукавого и умилостивитель за тебя перед Господом.
А иногда великий старец, бывало, положит свои руки тебе на голову и долго так держит тебя, молясь Господу о твоей грешной душе.
И в один из таких разов я набралась смелости и стала просить о. Алексея:
— Батюшка, родимый, все вы можете сказать Богу, поручитесь Ему за меня. А я буду так стараться, чтобы вас не подвести.
— Поручиться? — с сомнением сказал он. — Как за тебя, за такую, поручиться? А вдруг что–нибудь. Вдруг подведешь. И отцу Алексею там придется краснеть за тебя.
— Нет, батюшка, нет. Не говорите так, — взмолилась я. — буду стараться. Ужас, как буду стараться.
— Будешь?.. А если… нет. — В упор глядя на меня, спросил он и взгляд его пронзил меня насквозь.
— Нет, буду, — упрямо ответила я.
— Ну хорошо… я поручусь… Но только смотри! Держись! А не то мне будет стыдно, что я поручился за такую!
Я горячо благодарила батюшку за его великую милость ко мне. И все время помнила это, когда бури трепали мою душу.
Бывало, придешь к батюшке и жалуешься ему, что молитва не выходит. А он на это тебе скажет:
— Нужно быть, как дитя перед Господом. Знаете, как Он это сказал в Своем Евангелии. Молиться нужно вот как он. — И батюшка покажет на своего внучка, который часто присутствовал не только на наших беседах, но даже на исповедях.
— Алеша, молись!
И ребенок становился перед иконами и крестился, как умел, а дедушка поправлял его ручонку.
И удивительно было выражение лица в это время у этого ребенка.
— Видишь, как он стоит, как молится?
Я тогда не понимала значения этих слов. И не знала, и не понимала, как это к Богу подходить с детской душой, с детской простотой. А батюшка–то не только знал, что требуется в это время, но видел душу мальчика в это время.