Пастырь Добрый
Шрифт:
Как–то раз собралась группа сестер в Зосимову пустынь [220] к о. Алексею–затворнику [221] . Очень захотелось и мне. Пришла я к Батюшке и говорю со страхом, зная, что меня Батюшка от себя никуда не отпускает: «Батюшка дорогой…» А он, еще не дав мне ничего сказать, говорит: «Что, захотела в Зосимову пустынь к о. Алексею?» — «Да, очень хочется, многие едут». — «Ну что же, поезжай, поезжай. Передай от меня о. Алексею привет, и о. Иннокентию, и о. Дионисию, и смотри не балуйся там, не шали». Очень обрадовалась я первой своей поездке к о. Алексею.
220
Смоленская Зосимова пустынь в Александровском уезде Владимирской губернии — основана в конце XVII в., несколько раз упразднялась и вновь восстанавливалась, с 1867 г. приписана к Троице–Сергиевой Лавре, но окончательное и устойчивое существование получила в конце XIX в. В 1920 г. Зосимову пустынь превратили в сельхозартель, а в 1923 г. — закрыли (последняя Литургия была отслужена 5.5.1923 — на след. день после Вознесения). Начало возрождению обители положило письмо иеромонаха Троице–Сергиевой Лавры Филадельфа (Боголюбова), в схиме Моисея, епископу Владимирскому Евлогию с просьбой об открытии пустыни,
221
Иеросхимонах Алексий (Феодор Алексеевич Соловьев, 17.1.1846 — 19.9.1928) — родился в Москве в приходе Симеона Столпника в семье священника. После окончания Московской духовной семинарии (1866) и женитьбы (12.2.1867) на Анне Павловне Смирновой (†27.1.1872) рукоположен во диакона (19.2.1867) и назначен в храм Свт. Николая в Толмачах. Рукоположен во иереи (4.6.1895) и определен пресвитером в Большой Успенский Собор Кремля. Переехал в Зосимову пустынь (24.10.1898), пострижен игуменом Германом (30.11.1898) с именем Алексий, в честь святителя Алексия, митрополита Московского. Постепенно к старцу Алексию за духовным советом и утешением стали стекаться люди со всех концов России. К нему (как и к о. Герману) за духовным советом обращалась и преподобномученица Вел. Княгиня Елизавета Феодоровна. Ушел в затвор (6.6.1916). Участвовал в монашеском съезде в Троице–Сергиевой Лавре (июль 1917), где был избран на Всероссийский Церковный Собор. Именно он, после Литургии в храме Христа Спасителя, вынул из ларца перед образом Владимирской иконы Божией Матери жребий с именем Патриарха — Святителя Тихона. Пострижен в схиму (1919) с тем же именем — в честь Алексия, человека Божия. После закрытия Зосимовой пустыни переехал вместе со своим келейником о. Макарием в дом духовных своих детей в Сергиевом Посаде на улице Дворянской. Там он и скончался. 26.7.1994 одновременно с прославлением прп. Зосимы состоялось перенесение мощей старца Алексия с городского кладбища Сергиева Посада в Зосимову Пустынь. Прославлен в лике преподобных.
Приезжаем туда, отстояли службу и все пошли на благословение к о. Алексею. А нам келейник [222] отвечает: «А о. Алексей не принимает больше. А откуда вы? Из Москвы? Да там у вас свой старец Алексей, выше нашего, и зачем наш вам? Помолились и поезжайте обратно». Все повернулись и пошли, а я осталась и сказала: «А ведь мне наш Батюшка велел о. Алексею вашему передать поклон, значит я должна его увидеть». Посмотрел на меня иеромонах и сказал: «Всех батюшка принять не сможет, а о тебе, матушка, я доложу. Как тебя зовут?» — «Мария грешная». — «Так ты не монахиня?» — «Нет еще, собираюсь ею быть». Он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал: «Ну, подождите, у него сейчас игумения, а потом пойдешь и ты». Игумения вышла скоро, он доложил обо мне Батюшке. «Батюшка вас приглашает, идите за мной». Испугалась я, руки и ноги затряслись от страха. «Молитвами святых отец наших…» — быстро произнес келейник и постучался. Послышался голос о. Алексея: «Аминь». Келейник открыл дверь, впустил меня и тут же дверь захлопнул. В мысли моей пронеслось: «Ну, пропала я!» И стою, прижавшись к двери.
222
Отец Макарий (†1928). «Преданно и самоотверженно ходил за больным старцем его келейник отец Макарий. Суровый на вид, дисциплинированный и умный, он неутомимый был труженик, выполняя обязанности посредника между приходящими и старцем со стойким терпением. До последней минуты жизни отца Алексия […] отец Макарий неотлучно жил при нем, охраняя его сыновне. После кончины старца недолго отец Макарий, принявший иеромонашество, прожил в памятном для него домике. Он окончил жизнь свою в узах и там же принял смерть, ниспосланную ему Господом…» (Н. Верховцева. Насельник Святой веси // К свету. № 14. М. 1994. С.72). Расстрелян.
Батюшка сидел в кресле, одетый в схиму, а я таких еще никогда не видала. Волосы седые длинные расстилались по плечам, борода длинная. Я боялась сдвинуться с места и от страха готова была плакать: дверь защелкнута, бежать некуда. Я только хотела сказать: «Отпустите меня, пожалуйста», — как слышу твердый, грубый, но ласковый голос батюшки: «Деточка, не бойся, не бойся, поди ко мне. Ты откуда?» Я молча неуверенным шагом начала приближаться. «Ты откуда?» — снова последовал вопрос, и я посреди комнаты остановилась. — «Ну, поближе, поближе подойди ко мне, не бойся, скажи откуда ты». — «Из Москвы от Батюшки о. Алексея. Он вам велел передать привет». О. Алексей своей рукой (а рука длинная показалась мне) взял меня за руку, совсем приблизил к себе и велел встать на коленки. «Ну, скажи, деточка: ты монахиня?» — «Нет, только собираюсь», — батюшка улыбнулся. «А Батюшка о. Алексей благословил тебя принять монашество?» — «Нет, только обещал». — «Будешь исповедываться?» — «Благословите, Батюшка». — «А о. Алексей разрешил тебе у меня исповедываться?» — «Нет, он не любит, когда мы исповедуемся у других батюшек». — «Ну, хорошо! А я тебя исповедую, раз ты ко мне попала, и он велел тебе передать привет». Поглаживая мои руки, Батюшка сказал: «Отец Алексей мой хороший знакомый. Мы с ним в детстве были друзьями и вместе играли и на собаке верхом катались, на Каштанке–то». Сразу я как–то ожила и вскрикнула: «Нет, другая большая собака–то была!» Страху стало у меня меньше.
Батюшка приступил к исповеди за всю жизнь мою. Долго (1 ч. 40 м.) от юности он меня исповедал. Он называл мне такие грехи, которых я никогда не слышала, но от страха все говорила «грешна». Исповедь была исключительная! Он меня поставил как бы пред судилищем Христовым, где я была безответна. Я плакала. Мне захотелось скорее к своему Батюшке, где нет страха, а одна любовь. Кончилась исповедь. Я поблагодарила старца и с радостью выкатилась от него. Отпуская меня, он также велел передать Батюшке привет и велел еще к нему приезжать, но я ответила, что «больше не приеду, я очень занята».
Богослужение пустынное и уставное, пение монахов — все очень подействовало на меня и захватывало дух. Когда же я вернулась из Зосимовой пустыни, Батюшка, как мне показалось, был грустным и обиженным. «Ну как, святые, приехали?» — отчужденным тоном произнес Батюшка. — «Нет–нет, дорогой Батюшка, я уже с Зиной поссорилась, так как хотелось быть в тамбуре одной с молитвой Иисусовой, а она мне не разрешала. А слушаться я ее не хотела, — ведь я не маленькая, а большая». — «Ну и как о. Алексей?» — «Я ему ваш привет передала, но очень испугалась. Я таких людей и в таком облачении еще не видала. Просто испугалась и хотелось бежать к вам. Он меня исповедывал, но я думала, что от слез и страха разорвется мое сердце. Я услышала такие грехи, которых вы никогда не называете, я повторяла все «грешна», не понимая их». — «Ну вот, Манюшка, я потому тебя никуда и не отпускал от себя, жалел твою душу. Ну, теперь поняла, как у других исповедываться?» — «Да, дорогой Батюшка, я больше никуда–никуда не пойду, я теперь боюсь батюшек, ведь они не вы». И Батюшка успокоился.
У о. Сергия были свои духовные дети, и почему–то, идя от него с исповеди, они очень плакали, а мне их жалко было. Тихонечко пройду к исповедальному столику и скажу Батюшке на ушко: «Батюшка дорогой, И., К., П. все очень плачут, идя с исповеди о. Сергия. Мне их очень жалко». — «Ну скорее позови их ко мне». Подойду к одной, другой, третьей и скажу им: «Батюшка зовет, скорее, скорее идите», — и сама убегу от них. «Ну вот спасибо, Манюшка, что сказала, а то бы окаяшка нагнал на них уныние», — иногда скажет Батюшка.
В московских храмах в течение Св. Великой Четыредесятницы стала вводиться пассия [223] . Батюшка был не сторонник этого богослужения: «Вся полнота Страстной седмицы теряется», — говорил он. Тот или иной праздник не есть воспоминание, а есть жизнь, а Страстная седмица это великая жизнь и наше сопереживание всякого события. Зачастую слышишь, что с амвона священники говорят, что вот наступает такой–то праздник, будем молиться и вспоминать. Нет, а нам постоянно говорили, что в Церкви Христовой нет воспоминаний, но жизнь! Крещение Господне — разве это воспоминание, нет, жизнь, потому что просим в молитве, чтобы Господь освятил воду сию Духом Святым. И к Крестителю обращаемся: «Прииди, стани с нами запечатаяй пение и предначинаяй торжество». Или к Анне Пророчице на Сретение обращаемся: «Прииди, стани с нами и благодари Христа Спаса Сына Божия». Так что всякий праздник и событие в Церкви есть жизнь. А поэтому пассия, несвоевременное воспоминание страданий Христовых, вырванное, как сказал в свое время Батюшка, из богослужебного круга, отнимает полноту Страстной Седмицы.
223
«В южнорусском крае, — пишет прот. Константин Никольский, — в пятки 1–й, 2–й, 3–й и 4–й седмиц Великого поста совершается церковно–богослужебный обряд, называемый пассиею (страданием). Он бывает на повечерии и состоит в том, что тут читается Евангелие о страстях Христовых (откуда название обряда) […] Пред Евангелием поется церковная песнь: «Тебе одеющагося светом, яко ризою…», после Евангелия: «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятнаго» — и затем говорится проповедь […] В Цветной триоди, напечатанной в 1702 году при архимандрите Киево–Печерском Иоасафе Краковском, находится (в конце книги) прибавление к обыкновенному Церковному уставу, где описан обряд–пассия. Там сказано, что в четыре первые пятка Вел. поста, по установлению Митрополита Киевского Петра Могилы, в нарочитых монастырях и соборных церквах читаются на малых повечериях страстные Евангелия, с припевом пред чтением и после чтения: «Слава страстем Твоим, Господи». В первый пяток читается от Мф., гл. 26 и 27; во второй пяток — от Мк., гл. 14 и 15; в третий — отЛк., гл. 22 и 23; в четвертый — от Ин., гл. 18 и 19. Евангелие читает иерей, облеченный в черные ризы, стоя на амвоне пред царскими вратами; пред чтением после молитв повечерия: «Не скверная, не блазная» и «Даждь нам, Владыко», клир поет стихиру Великого пятка: «Слава и ныне», «Тебе одеющагося светом, яко ризою», а по прочтении Евангелия поет стихиру Великой субботы: «Приидите, ублажим Иосифа приснопамятнаго». После того повечерие оканчивается пением: «Помилуй нас, Господи, помилуй нас». В конце описания обряда пассии в упомянутой Цветной триоди сказано: «Сия вся вспоминаются по совету, а не по повелению, яже вся под рассуждение Церкве Святыя Православныя подаются». В «Церковных ведомостях» (1899, № 13) содержится также статья «Обряд пассии в Юго–Западном крае». В ней сказано, что обряд пассии установил Киевский митрополит Петр (Могила). Поводом к установлению послужили происки католического духовенства к совращению православных в католицизм» (Прот. К. Никольский. Пособие к изучению устава богослужения Православной Церкви. Изд. 7–е испр. и доп. СПб. 1907. С.585). После пассии обычно произносилась проповедь, которая большей частью поручалась профессорам Духовной академии. «…Об обязательном отправлении этого обряда в сельских церквах не может быть и речи, если только на этот счет нет особого распоряжения со стороны местной епархиальной власти» (Сборник решений недоуменных вопросов из пастырской практики. Вып.1. Киев. 1903. С.147).
Батюшку однажды пригласили на пассию о. Александр от Николы–в–Звонарях [224] . Батюшка хотел уйти тихонько, чтобы мы никто не знали об его уходе и не пошли за ним. А я узнала и ну бежать за Батюшкой. В Варсануфьевском переулке Батюшка оглянулся и строго велел тут же идти домой. Я заупрямилась и никак не хотела возвращаться. Батюшка еще раз обернулся и, видя, что я не послушалась, подошел ко мне и ласково сказал: «Манюшка, ну что же мы с тобой оставили сиротой наш храм, — ни меня ни тебя нет». Я расплакалась и говорю: «Батюшка, а мне хочется быть за пассией, видеть как вы будете служить и посмотреть, что это за служба». — «Манюшка, я бы сам не пошел, но неудобно отказать о. Александру, он прислал за мной. А ты иди проведи вечерню и утреню и сюда успеешь. Ну, скорее беги и замести меня, ведь без тебя там будет плохо». Я вернулась, успела отправить свою службу и мы, несколько человек, помчались в Николу–Звонари. Пришли, а конечно, пассия уже кончилась. Батюшка стоит у аналоя и благословляет народ. И мы тут как тут. «Ну вот и успели», — улыбнулся Батюшка.
224
Храм Свт. Николая Чудотворца, что в Звонарях — построен в 1762—1781 гг. на месте первоначального, упоминаемого с начала XVII в. Обновлялся в 1900 г. Закрыт не позднее 1933 г.
Батюшка не любил, чтобы мы бегали по другим церквям, берег нас от рассеяния, любил, чтобы мы всегда были дома и выполняли свое богослужение в строгой полноте. Батюшка также не любил никаких наград и понимал, какую ответственность они налагают. Как–то в храме Адриана и Наталии [225] на Первой Мещанской (проспект Мира) служил Святейший Патриарх Тихон. Был приглашен и наш Батюшка для награждения митрой. Пришел момент награждения, Святейший читает молитву. Побежали за митрой: туда–сюда, а митры и нет. Поискали–поискали, да так и не нашли. А после богослужения начали снова искать, оказалось, что митра была запихнута в щель за гардероб с утварью (в алтаре). Такое великое смирение проявил наш Батюшка: он сам запрятал митру, не любя никакой награды [226] .
225
См. прим.
226
Ср. с эпизодом из «Записок о Батюшке» маросейского алтарника П. Б. Юргенсона.