Пастыри. Последнее желание
Шрифт:
Самым смешным в этой истории оказался итог: выяснилось, что приказ, отданный заместителем начальника ГУВД Москвы, был ошибочным, да и сам отдавший его оказался человеком с нехорошими связями, а посему немолодого уже генерала задвинули на пенсию. Левашова же в должности восстановили и даже премировали, так сказать, в порядке компенсации.
С тех пор «метод Левашова» вошел в анналы столичного милицейского фольклора, а фраза «ходишь, как Левашов» стала нарицательной.
Громыко в ответ на упрек дочери непедагогично дохнул перегаром и спросил:
– А что, очень заметно?
– Конечно.
– Ну это
На шестой день Любарский привез новости: уголовного дела в отношении Громыко заводить не будут, ограничатся служебным взысканием. Замминистра сдержал слово и прикрыл задницу опального майора. Громыко матюгнулся, обозвал замминистра гадом и отправился за водкой.
Когда подошли девятины по погибшим, нервозность среди жителей района достигла апогея. Громыко не разочаровал. С утра он выставил на доминошном столе, торчащем посреди двора, пять стаканов с водкой, накрытых кусочками хлеба, зажег перед каждым по свече.
Затем побрился, облачился в парадный китель, съездил на кладбище, откуда привез кучу народу. Поминки начались часа в три, а уже к шести возмущенные соседи вызвали милицию. Громыко напоил приехавший наряд, а водителю сине-белого милицейского «форда», отказавшемуся пить, дал в морду.
И лишь один человек за это время ни разу не появился у Громыко. Яна Коваленкова исчезла – словно в воду канула…
Пошатываясь, Громыко брел темной улицей в сторону родного двора. Моросил редкий противный дождик, вокруг было пустынно. Прошумел похожий на передвижной аквариум троллейбус, на остановке исторгнул из своей освещенной утробы несколько торопящихся домой пассажиров.
Громыко, бормоча себе под нос: «Черный бумер, черный бумер. Черный бумер, чтоб ты умер!», доковылял до пустой остановки, остановился под навесом, закурил.
– Ник-кузич, в-чер-д-брый! – негромко прострекотало за спиной.
– А-а-а… Это ты… – Громыко медленно повернулся. Его заметно качнуло.
– Ага. Я-у-м-мы-в-С-мл-ленске. В-тпуске, – Яна зябко передернула плечиками, подняла воротник куртки. – П-асти-п-р-рстали-т-ри-дня-н-зад. Ник-кузич, ну-как-п-ра?
Громыко задумчиво почесал переносицу, выбросил сигарету в лужу и кивнул:
– Пожалуй, пора. Завтра в пятнадцать тридцать возле уродов. Для начала съездим… в одно место – за железяками. Все, давай, пока…
Утром Громыко встал неожиданно рано и вопреки заведенному в последнее время обыкновению завтракать водкой выпил натощак три сырых яйца. После этого под изумленными взглядами жены и детей прошествовал в ванную, побрился, принял душ, привел в себя в порядок, оделся и в дверях буркнул, не оборачиваясь:
– Я на работу…
Первым делом он съездил в управление, где в отделе кадров оставил заявление на отпуск за свой счет на две недели. Затем, сделав несколько звонков, Громыко посетил несколько диаметрально разных районов столицы, где имел встречи с неприметными личностями откровенно уголовной наружности.
В половине четвертого на Болотной площади, возле скульптурной группы, созданной Михаилом Шемякиным и прозванной в народе «Хоровод уродов», Громыко дожидалась Яна. Оперативница
– У тебя оружие есть? – первым делом спросил Громыко. Яна кивнула, прочирикала:
– Ф-говая-во-лына, с-амостр-рок, и-три-п-ат-рона-в-сего.
– М-да… Ладно, поехали.
– Т-чку-л-вить? – деловито спросила Яна, кивая на проносящиеся по набережной Водоотводного канала машины.
– Нет, Яночка, наш транспорт теперь – метро. Не забывай – я все же на крючке, а дела нам предстоят такие, что не дай Боже кто-то из коллег нас свинтит – все, хана! Так что пошли ножками, тут до Третьяковки шаг шагнуть.
Бабу Качу, в миру гражданку Качину Екатерину Владимировну, Громыко знал давно. Неприметная седенькая вахтерша из театра Советской, а ныне Российской армии числилась у майора в «золотом фонде» добровольно сотрудничающих. В «золотой фонд» Громыко входили сексоты, осведомители и просто сочувствующие делу охраны правопорядка люди, светить которых было нельзя ни в коем случае, настолько ценными и уникальными сведениями и связями они располагали. Но даже в этой когорте баба Кача стояла особняком.
Когда Громыко, столкнувшийся с ней по делу «сталинского мстителя» – восьмидесятилетнего полоумного бывшего смершевца, взявшегося в середине девяностых устанавливать социальную справедливость при помощи трофейного «вальтера», – попробовал надавить на старушку, в ответ он получил такой профессиональный «откат», что сразу понял: эта бабуля и ему, зубру и волку в одном флаконе, не по зубам.
Единственное, что ему, тогда еще старлею, удалось выяснить, – баба Кача имеет помимо прочих наград три ордена Красной Звезды, дающие право на владение именным оружием, а также что в НКВД она числилась еще до войны, причем в каком-то «нулевом отделе», занимавшемся, по слухам, диверсиями, ликвидациями и прочими чрезвычайно секретными делами.
Однако Громыко чем-то приглянулся отставной диверсантке, и баба Кача пошла на сотрудничество. Правда, повернула она все так, что в итоге было непонятно, кто кого завербовал. Да и «сталинского мстителя» взять не удалось, и Громыко до сих пор подозревал, что хитрая баба Кача предупредила ветерана СМЕРШа о засаде.
Жила баба Кача на Ленинградке, в неприметной пятиэтажной кирпичной «хрущобе», и что удивительно – не имела дома телефона. Громыко от метро позвонил в театр, выяснил, что сегодня Екатерина Владимировна – выходная, и они с Яной нырнули в подземку.
По дороге, мотыляясь в ревущем вагоне, Громыко вкратце изложил Яне все, что удалось узнать в «телевизоре» от Карася.
– План пока такой – взять Гуцула и потолковать с ним. Очень меня заинтересовали эти долбени… – подытожил майор, когда они с Яной выходили на станции «Сокол».
– И-к-ак-б-дем-б-р-р-ать? – поинтересовалась Яна.
– Дык все просто – стрелу забьем, – Громыко улыбнулся. – Я его прижму, а ты прикроешь.
– Аг-а-а-а… – задумчиво протянула Яна. – П-леметку-бы…
Баба Кача оказалась дома. Поизучав минуту визитеров в глазок, она открыла дверь, улыбнулась: