Пасьянс гиперборейцев(Фантастические повести и рассказы)

Ткаченко Игорь

Лейтенант взял лежавшие на виду пассатижи, моток провода, коробку с детонаторами и пошел к Стене. Спиной он чувствовал взгляд мальчика, и это его беспокоило. Странный ребенок. Чей он, откуда? Как оказался на полосе?

Лейтенант принялся устанавливать детонаторы, и мальчик внимательно следил за каждым его движением, будто контролируя.

— Ну вот, осталась сущая ерунда, — сказал лейтенант, один за другим ловко вставляя детонаторы. — Это уже и не работа вовсе — развлечение. Ты знаешь, малыш, я ведь всю жизнь был подрывником. Это у меня в крови, честное слово. Расчеты и формулы я никогда не уважал, хотя без этого нам никак нельзя. Просто смотрю на здание, гору или вот эту стену, и она уже не стена, не гора и не здание, а просто объект. Я смотрю и вижу, где нужно заложить заряд и сколько взять взрывчатки, чтобы все было так, как я хочу. Такие дела… Тут, малыш, нужно чувствовать, никакие формулы не помогут,

формулами потом все можно проверить. Чувствовать, в этом все дело. Понимаешь, малыш, нам как-то рассказывали в лицее, забыл, как называется… в общем, все всегда хочет рассыпаться. Что бы ты не строил, как бы не сцеплял гвоздями или цементом, или еще как-нибудь, все хочет рассыпаться. А я только помогаю. Вот смотри — Стена. Хорошо ее строили, крепко, навсегда. А знаешь, чего ей больше всего хочется, а? Рассыпаться! Тут только подтолкнуть, помочь немного, выкопать шурфы, заложить взрывчатку, вставить детонаторы, протянуть провода, подсоединить к динамо, повернуть ручку… А знаешь, малыш, если ты согласен, я берусь сделать из тебя отличного подрывника. Ты хорошо начинаешь. А знаешь, что я взорвал впервые? Собачью конуру! А ты — сразу Стену. У тебя большое будущее, малыш, да еще с таким взглядом… И ты молчаливый, это тоже хорошо. Болтливость — последнее для подрывника дело. Это я из-за тебя сегодня разговорился, вообще-то из меня слова не вытянешь, потому она и ушла от меня… И почему людям нужно все объяснять, зачем? И так понимать должна, что я сам себя ради нее взорвать готов! Должна была понимать… Не поняла… Наверное, тот толстобрюхий, ей больше сумел объяснить. Э-э-э, да ты уже спишь, приятель!

Лейтенант закончил возиться с детонаторами, подсоединил провода и, подняв ребенка на руки, пошел к заставе. Мальчик тихонько сопел, доверчиво прижавшись к лейтенанту, в грязной ручонке была зажата большая солдатская ложка.

— Лихо ты с двухдневным пайком расправился, малыш. Еще бы после этого не уснуть, я бы тоже уснул… И откуда же ты взялся?

Время от времени лейтенант оборачивался и смотрел на тянущуюся за ним черную нитку провода.

— Только бы не обрезал кто-нибудь. С них, идиотов, станется…

Он уложил мальчика на свою кровать, и тот, свернувшись калачиком, задышал ровно и глубоко. Сам лейтенант сел к столу и принялся зачищать концы проводов.

— Сейчас вставим их в клеммы таймера, — негромко говорил он, комментируя свои действия. — Затянем… вот так. И готово, малыш… Теперь только время установить и рычажок повернуть.

Он закончил свою работу, откинулся на спинку и закурил.

— А это даже хорошо, что ты ничего не слышишь, — сказал он. — Отличным будешь подрывником. И уши зажимать не надо. Вот не говоришь ничего — это плохо. Объяснил бы мне, чего им всем надо? Чего они там не видели, за горами? Пустыни? Видел я эту пустыню, песок и песок, ничего особенного, такой же, как у моря. Вниз я, правда, не спускался, но на той стороне бывал не раз. Фазаны там, не поверишь, побольше тебя будут, и людей совсем не боятся… Из-за них я на гауптвахту и угодил. А в Городе за это меня бы просто повесили… смешно. Посмотрел бы ты на физиономии адептов, когда они приезжали к нам и поднимались в перископную! Смех да и только. Ведь сказано же — нельзя! А знаешь, я ведь тоже чуть было в послушники не подался, очень уж она мне советовала… Малыш, я ведь ее с детства знал, мы вместе в «дантаисты и кормчие» играли. Голенастая такая, чумазая, глазищи сверкают… А потом представил, что на Посвящении придется ногу себе ломать, а потом хромать всю жизнь… Нет, приятель, это не по мне. Насмотрелся я на них досыта. Ручонками за окуляры уцепятся и аж дрожат и слюнку пускают, так им на Пустыню посмотреть охота. Да ведь нет там ничего интересного. Вот если перейти через нее… Да разве перейдешь? Знаешь, малыш, а ведь я успел бы тогда добежать до заставы и щелкнуть тумблером. Выходит, я убил ее? Или тогда еще убил, когда не пошел в послушники? Она ведь знала, малыш, наверняка знала, что я на этой заставе, не могла не знать. Так зачем же, малыш?.. Мне теперь все равно, малыш, честное слово. Вот только посмотреть бы, как эта штуковина бабахнет, а потом… Слушай, а мне все равно, что будет потом.

Заслышав далекие выстрелы, лейтенант поморщился и пробормотал:

— Идиоты… Святой Данда, какие идиоты! Малыш, ну неужто там нет ни одного умного человека? Разве трудно сообразить, куда нужно идти?.. Сообразят, куда они денутся.

Грязные, в копоти, голодные и до смерти усталые ремесленники, рыбаки, профессора, художники, проститутки, лавочники, картежные шулера, преподаватели лицея, послушники, врачи, домохозяйки, сутенеры, солдаты, наркоманы, ученые, ювелиры, воры, люди, отбросившие веру или жаждущие ее обрести, убившие ее в себе или пытающиеся сохранить последние крупицы, они шли всю ночь, освещая путь фонарями и самодельными

факелами.

Они не знали, куда придут, они не могли больше оставаться там, откуда пришли.

Утром они добрались до заставы.

— Ну вот, малыш, они пришли.

Мальчик еще спал. Лейтенант поправил сбившееся одеяло, установил время на таймере и повернул рычажок. На секунду задумавшись, он снял портупею с кобурой и повесил на спинку стула. Оружие ему больше не понадобится, он хотел в это верить.

Он вышел из комнаты, миновал коридор и неторопливым мерным шагом сделавшего свое дело человека направился вниз по дороге туда, где перед тростинкой полосатого шлагбаума застыло в ожидании людское море.

До людей оставалось совсем немного. Он уже мог различить выражение их лиц, злых, отчаявшихся, ждущих и покорных. Он подумал, что никогда не понимал и не сможет понять их: ведь это же совсем просто — поднять или сломать шлагбаум, в конце концов пролезть под ним!

Он мельком глянул на часы. Секундная стрелка завершала последний круг.

Он успел подумать, что когда мальчик проснется, он проснется в мире, где нет Стены. И еще лейтенант подумал, что неплохо было быть рядом с мальчиком, когда он проснется. А Пустыня, что Пустыня, не такая уж она и большая, вдвоем ее можно будет перейти и посмотреть, что там, дальше…

Выстрела он не услышал. Что-то сильно толкнуло в грудь, и перевернувшаяся вдруг земля сзади обрушилась на него.

А в следующее мгновение, но этого он уже не видел, вспухла перекрывающая ущелье Стена, плавно подалась вверх и вширь, окуталась облаком пыли, рассыпалась гулом и дрожью земли. Порыв ветра с гор подхватил пыль и разметал ее по склонам.

Сильный толчок едва не сбросил мальчика с постели. Он проснулся и открыл глаза. Комната была незнакомой. Картина на стене перед кроватью раскачивалась из стороны в сторону и вдруг, сорвавшись с гвоздя, беззвучно упала на пол. Брызнули осколки стекла. Мальчик рассмеялся. Он никогда еще не видел, чтобы картины сами прыгали со стены. Он слез с кровати и на цыпочках, чтобы не поранить босые ноги стеклом, выбрался в коридор. И коридор тоже был незнакомый. В доме, где он жил, не было таких коридоров. Мальчик принялся его обследовать, но скоро ему это наскучило. Все двери были заперты, а это совсем неинтересно. Наконец одна дверь, в самом конце коридора, подалась, мальчик распахнул ее и оказался на улице. Повсюду стояли люди, много людей, столько он никогда не видел. Они смешно разевали рты, размахивали руками, топтались на одном месте и все смотрели в одну сторону, вытягивая шеи.

Это было похоже на какую-то забавную игру.

На мальчика никто не обратил внимания. Он спустился по ступеням и отправился в ту сторону, куда смотрели все эти странные люди.

Путешествие было долгим, мальчика никто не останавливал, люди все так же стояли и смотрели в одну сторону. Чем дальше мальчик пробирался, тем плотнее стояли люди друг к другу. Руками они уже не размахивали и рты не разевали, просто стояли и смотрели. Скоро мальчику, чтобы пробраться между ними, пришлось опуститься на четвереньки. Наконец впереди за частоколом ног показался просвет.

Мальчик выбрался из толпы и увидел, куда были направлены взгляды не разевающих рты и не размахивающих руками людей.

Испуганные, притихшие, ждущие стояли люди там, где совсем недавно была перекрывавшая вход в ущелье Стена, а теперь не было ничего, только покрытые толстым слоем пыли обломки, а там, куда вело ущелье, по другую сторону Запретных гор, была Пустыня. Все знали это, но ни один не находил в себе силы сделать шаг вперед.

Пыль была мягкая и теплая. Мальчик шагнул раз, другой, третий. Мелкие камушки щекотали босые ноги, и мальчик рассмеялся. Он обернулся и увидел, что теперь все смотрят на него. Смотрят так, как никто никогда на него не смотрел.

Мальчик испугался, отвернулся и побежал прочь, подталкиваемый в спину этими взглядами.

Босые ноги оставляли в пыли глубокую дорожку следов.

4…

«Он был глух и не слышал лживых истин. Он был мал и не успел совершить ошибок. Он был бос, чтобы чувствовать землю под ногами. Одежды его были цвета неба над головой, волосы цвета песка в Пустыне, совесть чиста, а душа исполнена любви к людям, которых он пришел спасти.

И люди сняли обувь, чтобы чувствовать землю под ногами, и пошли за ним, чтобы жить там, куда он их приведет, и ждать, когда отверзнутся уста его, и он скажет Истину. Лучшие из лучших стали учениками его и доносили до людей его волю и карали ослушавшихся».

Откровение Пустынника.