Пасьянс судьбы, или Мастер и Лжемаргарита
Шрифт:
Не знаю уж, сколько времени мы провели в этой «избушке на курьих ножках» до того, как папа получил комнату в офицерском деревянном общежитии барачного типа, находящемся в военном городке. Городок этот располагался за речушкой Каменкой. На его территории, в частности, находились военный госпиталь и клуб. Последний был неизменным местом паломничества всей местной детворы, которую беспрепятственно в него пускали смотреть кино. Но вернёмся «к нашей кори».
Корь с боями отступила, оставив после себя «разного рода мины» – осложнения, иными словами. Сначала я переболел двумя воспалениями лёгких (кажется, оба они были двусторонними), а после них у меня в лёгких началась туберкулёзная интоксикация – бронхоаденит. В суровых условиях войны и Западной Сибири, да ещё в трагическом 1942 году,
По ходу лечения я сначала побывал в двух детских больницах. Одна из них мне очень понравилась, запомнившись на всю жизнь замечательным питанием и какой-то запавшей в душу детской книжкой с картинками. Что касается больничной еды, то особенно мне нравились коржики из пшеничной муки, обсыпанные сахарным песком. Интересно, сегодня в современных детских больницах дают детям нечто подобное? А вот из книжных картинок мне очень понравилась самая последняя из них, на которой коровка (не божья) вышла с кем-то прогуляться под вечер.
Вторая больница мне совсем не понравилась: там и кормили ни ахти как и книжек никаких не было. Среди больных детей в палате, в которой я находился, были и вполне здоровые, то есть поступили они в больницу больными, в больнице их вылечили, а обратно домой преднамеренно не забирали. Возможно, там их не было чем кормить. По моим впечатлениям, из больницы мальчишки эти никуда не рвались, немного пошаливая время от времени.
Я не знаю, в каком состоянии меня выписали из второй больницы, но прекрасно помню, что после выписки меня на целый месяц отправили в детский оздоровительный санаторий, расположенный в лесу на берегу красавицы Оби. Так вот, сегодняшние либералы сколько угодно могут обличать советские времена, тем не менее факт остаётся фактом: при так называемой диктатуре пролетариата о детях весьма заботились, даже в жестоких условиях Великой Отечественной войны.
Чем запомнился мне, шестилетнему мальчишке, этот санаторий. Он запомнился прежде всего палехскими лаковыми миниатюрами и… опятами. Осенними. И о тех и о других я узнал от нашей воспитательницы, немолодой, образованной женщины, побывавшей до революции в Швейцарии. Естественно, мне и в голову не могло прийти спросить её, из какого сословия она происходила, кем были её родители – дворянами, купцами, мещанами. А, может быть, разночинцами? Последние, как известно, не принадлежали в Российской империи ни к какому сословию. Сегодня мне ясно лишь одно – девушка, побывавшая до революции в Швейцарии, скорей всего не имела никакого отношения ни к рабочим, ни к крестьянам. Скорей всего её родители принадлежали к российской интеллигенции. Рассказывая с восторгом о красотах Швейцарии, наша воспитательница, судя по всему, нисколько не беспокоилась о возможных последствиях подобного рода воспоминаний. В те времена факт пребывания за границей вполне мог обернуться 58 статьёй УК.
Так вот, культурная дама эта имела какое-то отношение к Палеху, о чём, помимо всего прочего, свидетельствовало собрание палехских лаковых миниатюр, бывших в её распоряжении и экспонируемых нам, её одномесячным воспитанникам. Мне хорошо запомнились две миниатюры. На одной был изображён Иван Грозный. На другой – сцена из комедии Бомарше «Безумный день, или женитьба Фигаро». Об Иване Васильевиче Грозном мы обязательно поговорим как-нибудь попозже; что же касается сцены из знаменитой французской комедии 18 века, сюжет которой для исконного творчества палехчан явно инородный, то её (сцены) использование в работе палехских художников было результатом неких уговоров типа «а вы попробуйте!». Попробовали – получилось. Почему уговаривали? Не знаю, могу только предполагать. Согласитесь, французский сюжет на лаковой палехской миниатюре выглядит экзотически. Экзотика эта может родить спрос за рубежом, в
Теперь об опятах.
Об их существовании я узнал, когда под присмотром нашей воспитательницы наша группа возвращалась домой. Помнится, мы шли сначала лесом. И вот тут-то мы, дети, обратили внимание на грибы, в изобилии попадавшиеся нам по дороге и растущие не в последнюю очередь на старых, гнилых пнях. Вид у этих грибов был какой-то подозрительный, и мы приняли их за ядовитые поганки, но наша воспитательница объяснила, что грибы эти не поганки, а опята. Они не ядовитые и очень вкусные, если их жарить с картошкой.
Меня могут спросить:
– Сударь! Не слишком ли большое внимание вы уделяете в своих мемуарах разного рода мелочам, например, опятам или палехским миниатюрам? Они что, сыграли какую-то важную роль в формировании вашей личности? Так ли потенциальному читателю ваших воспоминаний будет интересно узнать про ваше знакомство с творчеством палехских мастеров, не говоря уже о гастрономических достоинствах некоторых представителей споровых? Выше вы писали о встрече с маршалом Георгием Константиновичем Жуковым. Вот о ней – то действительно было бы интересно почитать! А что российскому читателю толковать про опят? Он и без Вас прекрасно знает, как они хороши, будучи зажаренными на сковороде вместе с картошкой и лучком?! «Тоже мне бином Ньютона!»
Отвечу:
– Естественно, в формировании моей личности ни опята, ни палехская лаковая миниатюра никакой особой роли не сыграли. Кстати, и случайная встреча с прославленным маршалом также, хотя кое-что в этой встрече породило во мне некий импрессионистический диссонанс. Ну никак я не ожидал увидеть что – либо подобное. Ну никак! Да, главное назначение моих воспоминаний – рассказать о формировании и трансформации моей личности во времени, а, стало быть, я должен отразить и время, в котором я жил, дать букет ароматов эпохи. Но букет этот формируется из очень большого количества разного рода мелких фактов, которые, собранные воедино, могут вызвать, помимо всего прочего, интерес у читателя воспоминаний. Естественно, воспоминания всегда субъективны в той или иной степени, но детская субъективность обладает высшей степенью правдивости, ибо малый ребёнок ещё не научился лукавить, учитывая ситуационные обстоятельства.
Итак, я выжил, возможно, не в последнюю очередь благодаря рыбьему жиру, который регулярно принимал в течение достаточно долгого времени. Чтобы было не так противно глотать эту медицинскую пакость со столовой ложки, приходилось сразу же после её опорожнения совать себе в рот кусочек чёрного хлеба, щедро посыпанного пищевой солью. К счастью, ни в рыбьем жире, ни в чёрном хлебе, ни в соли недостатка не было.
Словом, во второй раз беду пронесло мимо, впрочем, она и не думала униматься, вскоре наградив меня некой болезнью костей стопы на правой ноге.
Сегодня я не помню, как эта болезнь проявлялась, но хорошо помню, что её долго не удавалось диагностировать. В конечном итоге это удалось сделать старому и очень опытному московскому хирургу Кистеру. Судя по всему, он служил в том же военном госпитале, что и мой отец. Болезнь эта называлась «Болезнью Келлера», была очень редкой и о ней мало кто знал из медиков. В последующие годы я неоднократно спрашивал про неё у хирургов, и никто из них не знал про эту болезнь. Кистер успокоил моих родителей: болезнь со временем отступит. Так и случилось. Кстати, внук Кистера учился в балетной школе Большого театра, подавал большие надежды, которым (увы!) не суждено было сбыться из-за трагического случая – мальчик утонул. Что ж, кого Боги любят, умирает молодым. Так говорят, и как тут не вспомнит Экклезиаста: «День смерти лучше дня рождения». Тут остаётся лишь сделать следующие выводы. Если мудрый царь Соломон и иже с ним правы, то наша планета не что иное, как место наказания для душ, нагрешивших в ином пространстве – времени и обречённых поэтому мотать свой срок на планете Земля. Чем тяжелее преступление, тем больший срок приходится отбывать. У кого-то он чисто символический, например, у младенцев, умерших сразу после родов.