Пасынки судьбы

Тревор Уильям

Школа находилась на Мерсьер-стрит, на другом конце города от холма Святого Патрика, где на Виндзор-террас я жил с матерью и Джозефиной. Трудно сказать, почему мать выбрала именно эту школу, ясно только, что для школы под Дублином я был еще слишком мал. В Образцовой школе на Мерсьер-стрит было двадцать три ученика, мальчики и девочки, все протестанты. Принадлежала школа мисс Халлиуэлл.

— Это Вилли Квинтон, — сказала она в то утро, когда я впервые вошел в класс. — Знакомьтесь.

В школу через весь город отвела меня Джозефина, сейчас она, наверно, возвращается домой, заходя по дороге в магазины. Мне хотелось пойти с ней, хотелось сидеть в комнате матери, у ее кровати, на своем «личном», как она выражалась, стуле. У учеников были хищные лица

и недобрые глаза городских детей. Когда мисс Халлиуэлл повторила мое имя, одна девочка захихикала.

— Ну-с, детка, — сказала мисс Халлиуэлл, — в какой же нам класс тебя определить? Ребята, по-моему, у Вилли ученый вид.

Долговязая мисс Халлиуэлл смахивала на высохший первоцвет. Я слышал, как мать почему-то называла ее девицей. На девицу она была не похожа.

— Как у тебя с геометрией? — допытывалась она. — С алгеброй? Начинал и то, и другое? И французский тоже учил? И историю, и географию? Само собой, и арифметику с латынью?

Мисс Халлиуэлл улыбнулась, и ее увядшее личико на мгновение оживилось. Держалась она со мной участливо, но чувствовалось, что вообще-то она злая.

— Французский я не учил.

— Вот как?

Она села за большой стол, вокруг которого разместились-старшеклассники. А за столами поменьше по двое, по трое сидели ученики младших классов. Зеленые стены классной комнаты были увешаны потрепанными географическими картами и таблицами. Пока старшеклассники, как вскоре выяснилось, занимаются грамматическим разбором, решают алгебраические задачи или постигают премудрости спряжения французских глаголов, миссис Халлиуэлл тычет указкой в таблицу для чтения и по слогам выговаривает слова под картинками: А — Арбуз, Б — Башмак, В — Ведро.

— Жаль, что ты не учил французский, детка.

— Отец Килгаррифф не знал французского. Со мной собиралась заниматься мама.

— Понятно.

Она снова улыбнулась.

— Килгаррифф, говоришь? Забавное имя. Он католический священник, Вилли?

В отца Килгарриффа, когда он выбежал во двор, тоже стреляли, однако он, в отличие от О’Нилла и Тима Пэдди, остался жив. Тетя Фицюстас и тетя Пэнси, которые вернулись из Йола, как только узнали о случившемся, выходили его у себя в садовом крыле — единственной сохранившейся части усадьбы. Даже сторожка у ворот и та сгорела дотла — черно-пегие подожгли ее в самый последний момент, перед тем как сесть в машину.

На замечание мисс Халлиуэлл, что Килгаррифф — забавное имя, я ничего не ответил. В классе возникло оживление. Опять послышался смех.

— Прекратите шуметь! — гаркнула учительница, и на ее щеках проступил гневный румянец. — Если кому-то хочется посмеяться, пусть подымет руку и скажет, что тут смешного. Значит, он католический священник, детка?

— Да.

— В таком случае, по-моему, нет ничего удивительного в том, что он не знает французского языка.

На эти слова класс отреагировал дружным, подобострастным смехом. Мисс Халлиуэлл помолчала и, дождавшись тишины, заметила:

— Ирландские священники вообще мало путешествуют. Они не этим знамениты, Вилли.

Я хотел было кивнуть и уже повел головой, но поймал себя на том, что предаю отца Килгарриффа.

— А я думал, монахи… — начал я, собираясь повторить то, что мне говорил священник; от отца Килгарриффа я знал, что несколько сот лет назад ирландские монахи много путешествовали, неся христианскую веру в языческую Европу.

Но мисс Халлиуэлл, покачав головой, прервала меня. Ее глаза заблестели от слез, и, к своему ужасу, я понял, что она меня жалеет.

— Сядь вон туда, детка, — мягко сказала она, указывая пальцем на стол, где сидели дети младше меня. — Бедный Вилли, — прошептала она чуть позже, проверив, как я выполнил задание. За то, что я отстающий, она меня не ругала — меня же учил священник! Она вообще не ругала меня. Проходя мимо, она касалась пальцами моей головы и смотрела на меня страдальческим взглядом. — Ничего, справимся, — прошептала она в самом конце занятий. — Вместе мы своего добьемся.

Меньше всего

я нуждался в сочувствии. Все равно красной гостиной больше не было. Тим Пэдди никогда больше не облокотится на свою метлу, а миссис Флинн не нарядится к воскресной службе. Мне уже никогда не пойти с отцом на мельницу, сначала в гору, через холмистое пастбище, а дальше — под гору, березняком. И все же вечером, лежа в постели, я больше не рыдал перед тем, как уснуть. Я уже мог вспоминать об отце и сестрах, не впиваясь ногтями одной руки в ладонь другой. Я даже представлял себе Джеральдину и Дейрдре на небесах, о которых столько слышал и которые по-прежнему оставались для меня чем-то загадочным, хотя думал я о них теперь постоянно: там ведь находились и миссис Флинн, и Тим Пэдди, и О’Нилл, и, конечно, отец.

— Вместе, детка, мы своего добьемся, — горячо шептала мисс Халлиуэлл. — Можешь на меня положиться, Вилли.

Мы с матерью могли бы поселиться в садовом крыле, вместе с тетками и отцом Килгарриффом, но мать сказала, что жить в Килни не сможет. Теперь отец Килгаррифф сам пас и доил коров. Лошадь матери и наших пони кому-то отдали, а отцовских ньюфаундлендов той же ночью пристрелили вместе с остальными собаками.

— У меня все хорошо, мисс Халлиуэлл. Честное слово.

— Ну конечно, детка, конечно.

В дальнейшем из дома на Виндзор-террас до Образцовой школы на Мерсьер-стрит и обратно я добирался сам. Во время войны город сильно пострадал: от улицы Патрика осталась лишь половина, черно-пегие — взорвали много домов и магазинов. Поэтому по улицам я старался идти быстрее, замедлял шаг лишь на набережной и в доках.

Я часто останавливался посмотреть, как разгружают грузовые суда, и в эти минуты воображал себя моряком. Домой я возвращался не торопясь, кружным путем, мимо складов Тедкасла, Маккормика, мимо фабрики Саттона. Названия улиц я знал наизусть: Энглси-стрит, где пьяная женщина осыпала проклятиями собственное отражение в витрине; Коув-стрит, где сгорела прачечная; набережные Лэвит, Фэпп и Кирл. Часто я попадал в трущобы, в совсем другом конце города. Мне что-то кричали босоногие, грязные, оборванные ребятишки. Закутанные в платки женщины просили милостыню, но мне нечего было им дать. Я видел, как играют в расшибалочку, а однажды какой-то тип с борзой на поводке сказал мне, что его собака самая быстрая в Ирландии.

— Мы назвали ее Бларни-бой [24] , — сообщил он. — Будешь еще всем рассказывать, сынок, что собственными глазами видел в Корке Бларни-боя.

Но я никому ничего не рассказал.

Между тем в Ирландии наступил наконец мир. Гражданская война, которая последовала за революцией, кончилась. Майкла Коллинза уже не было в живых: во время войны он был убит из засады. Джозефина прочла мне вслух статью из «Корк икзэминер», где говорилось, что Англия признала независимое ирландское государство из двадцати шести графств [25] . Красные почтовые ящики перекрашивались в зеленый цвет [26] , сносились статуи героев Британской империи, поговаривали даже о возрождении ирландского языка. Но мать, потерявшая к политике всякий интерес, на эти темы никогда не говорила.

24

Бларни — городок в графстве Корк.

25

6 декабря 1921 года в Лондоне был подписан англо-ирландский договор о создании так называемого Ирландского свободного государства, доминиона Англии; по договору 1921 г. 26 графств на юге страны получали независимость, а 6 на севере (Ольстер) оставались за Великобританией.

26

Красный — национальный цвет Великобритании, зеленый — Ирландии.