Пасынки
Шрифт:
— Для царицы это, скорее, комплимент, — тонко улыбнулась Раннэиль.
— Они нам вовек не простят.
— Зато это хороший предлог твоим потомкам быть всегда сильнее их, Петруша. И кстати, церковь держит до трети всех земель, а налогов не платит. Владыку Феодосия только силой уломать можно, за свой кошелёк он костьми ляжет. Феофан же, если его заинтересовать…
— Насчёт церкви пока говорить рано, — Пётр Алексеевич пресёк эти рассуждения. — Вот провернём эту каверзу с дворянством, и поглядим. Коли пошумят да проглотят, тогда и с Синодом можно потягаться.
Наградой ему был поцелуй. А к тому дню, когда государь заговорил о готовности к возвращению в Петербург, готов был и текст указа.
Бомба вышла большая, хорошая. Знатный будет взрыв, когда опубликуют.
— Он возвращается.
— Его величество?
— Разумеется, маркиз. Не более часа назад явился курьер из Киева.
— Что ж, если так, то время бездействия завершилось.
«Бесконечно благодарен, — с издёвкой подумал Мардефельд, возвращаясь в свои апартаменты. — Заносчивый ублюдок, представляющий интересы других заносчивых ублюдков. Кампредон хотя бы умел себя вести, а этот держится так, словно мы все его лакеи… Доиграется».
Когда русский царь повелел выстроить для иноземных дипломатов Посольское подворье, многие обрадовались. Не нужно искать, у кого снять приличный особняк — либо, по бедности, более скромное жилище. Заехал, и живи себе, исполняй обязанности. Но Акселя фон Мардефельда вовсе не радовало близкое соседство с коллегами по ремеслу. Здесь ничто не мешало послам ругаться промеж собой. Но куда хуже было то, что никто не мешал и тайно сговариваться и друг с другом, и с высокопоставленными конфидентами. С кем ещё шушукается маркиз де Шетарди, известно только господу богу и самому де Шетарди. Как ни старался Мардефельд, ему так и не удалось проникнуть в эту тайну. Француз, быть может, и заносчивый ублюдок, но достаточно хитрый заносчивый ублюдок, чтобы держать свои секреты под замком.
Впрочем, у всех дипломатов, представлявших свои державы при петербургском дворе, были основания таиться. Уже десятый год, как действия некоей секретной службы русских то и дело нарушали стройный ход европейской дипломатии. Самое странное, что ни один конфидент не ведал, в чьём подчинении находится эта служба. Она вроде бы есть, но её как бы и нет вовсе. Из этого Мардефельд вывел предположение, что подчиняется она непосредственно императору. Крайне безрадостный факт, что и говорить. Русские быстро учатся. Чего стоит двухлетнее пребывание кронпринца Карла-Фридриха в Шпандау! К слову, принц знает, кому обязан вынужденным ограничением свободы. Знает — и прощать не намерен. В свете всего, что посол ведал о личности наследника прусского престола, это знаменовало начало эпохи войн. Войн за гегемонию Пруссии в Европе.
«Я хотел бы, чтобы вы знали, друг мой, — сказал кронпринц незадолго до очередного отъезда посла в Петербург. — Придёт время, и я как следует отколочу всю эту европейскую шайку. А затем посажу их на одну сворку и натравлю на русского медведя. Пусть они добывают нам победу… Да, я говорю вам это только для того, чтобы вы в любой момент были готовы к подобному обороту». Помнится, Мардефельд даже пустил слезу от умиления. Как долго он ждал подобных слов от короля Фридриха-Вильгельма! Не дождался… А ведь все почему-то полагают скромного Карла-Фридриха обычным поклонником изящных искусств, каковых среди нынешних принцев пруд пруди. Ошибаются. Боже, как они ошибаются. Но время неумолимо, и рано или поздно Европа вздрогнет от поступи прусских солдат. Они сделают то, чего не удалось шведам…
Впрочем, списывать Россию и её энергичного императора тоже не стоит. Ему шестьдесят два года, а порою складывается ощущение, будто он собрался жить вечно, подобно альвам в их прежнем мире. Затеяно и делается столько дел, что иному государству хватило бы на столетие, а задумано ещё больше. Один Крымский поход чего стоил. Ох, и доставила же эта авантюра его величества головной боли всей Европе. Даже король Пруссии, уж на что симпатик Петра, и тот болезненно морщился, получая новости от своих верных людей при ставке фельдмаршала Миниха. Если Россия избавится от угрозы с юга, куда она обратит свои взоры? Европейские монархи — коронованное ворье, каковыми их полагал посол Мардефельд — не могли подняться выше своих воровских мыслишек. Столетиями грабя друг друга, они всех в мире полагали такими же, и ужасались при виде возросшей мощи петровской России. Живя краденым, они тряслись за свои кошельки, подспудно ожидая возмездия. А поскольку лучшая защита — нападение — всё громче раздавались голоса, призывающие «покончить с восточными варварами, пока они не покончили с цивилизацией». Здесь Мардефельда всегда разбирал смех. Кто покончит? Эти ничтожества? Да они покончить с тарелкой супа едва способны. Более того, господин посол имел основание полагать, что Европа со своей паранойей Петру уже осточертела. Нельзя сбрасывать со счетов и влияние его жены-альвийки: ненависть остроухих к немцам общеизвестна. Потому Аксель фон Мардефельд, один из очень немногих, полагал, что Россия, избавившись от османской и татарской угрозы, уподобится собственному гербу. Одна голова будет глядеть на запад, другая на восток. И тогда одному богу ведомо, что станется через полстолетия. Какие идеи почерпнут русские с востока, полного тайн и загадок?.. Вот что по-настоящему тревожило господина посла.
Хотя внутри страны не всё так ладно, как хотелось бы императору, и это, пожалуй, единственное, что радовало шведо-пруссака Мардефельда.
Прежде всего неладно с престолонаследием. Хотя ещё два года
Рядом с великовозрастным племянничком сыновья императора от супруги-альвийки выглядели куда более выигрышно. В особенности наследник. Старые слуги, помнившие Петра Алексеевича в детстве, даже суеверно крестились при виде царевича: мол, полное подобие батюшки в том же возрасте. Мальчишка отменно здоров, весьма неглуп, чертовски энергичен и склонен к дерзким шуточкам над окружающими. На первый взгляд — ничего, ни единой чёрточки не взял от матери. Разве что острые уши, но их из-под буйной чёрной гривы не видать. Если не убьют, то вскорости Европа увидит второе издание всё того же Петра. Младший, царевич Павел, что-то имеет в облике от альвов. В отличие от брата, молчалив, задумчив, и, несмотря на весьма нежный возраст, склонен проводить время за книгами. Ребёнок-загадка, от такого не поймёшь, чего ждать. Если что-то случится со старшим сыном, император скорее сделает наследником этого маленького молчуна, чем посредственного внука.
На что надеются сторонники последнего, непонятно. Но явно на что-то надеются, если позволяют себе выпады против указа государева. Здесь бы копнуть… Мардефельд однажды попытался. Мало того, что наткнулся на стену молчания, так ещё пару дней спустя камень в закрытое окно залетел. Видимо, случайно, от стаи сородичей отбившись. Намёк — прозрачнее не придумать. Мол, сегодня тут камни разлетались, а завтра могут и пули совершенно случайно маршрут сменить… Потерпев неудачу, господин посол начал анализировать манеру этого странного заговора, и окончательно запутался. Ни одна из известных ему служб соответствующего направления в Европе так не работала. Либо появилась некая неизвестная сила, не имеющая к Европе отношения, либо кто-то ушлый ответил Петру на его сверхсекретный департамент — тот самый, который вроде бы есть, но его как бы нет. В первое Мардефельд не верил, второго — откровенно опасался. Если он прав, то секретная дипломатия и шпионаж вскоре выйдут на новый уровень, а он сам безнадёжно устареет.
Государь вернулся в столицу в конце октября. Мардефельд, званый в Зимний дворец наравне с прочими коллегами на празднество по случаю Крымской победы, особых перемен не заметил. Пётр Алексеевич всё так же был жизнерадостен, как всякий раз в дни триумфа, разве что на палку свою опирался тяжелее, чем обычно. Ну, так возраст ведь, он давно уже не юноша. Правда, возраст не помешал ему снова оставить супругу в деликатном положении. Альвийка, несмотря ни на что, и не подумала отказываться от участия в празднестве. Она быстро утомлялась, беседовала с гостями, сидя в обтянутом бархатом кресле, но цвела счастливой улыбкой, будучи одинаково любезна и с ним, послом Пруссии, и с маркизом де Шетарди, и с редкой в Европе диковинкой — персидским посланником Салех-беем. Этот, насколько знал Мардефельд, был воином, а не дипломатом, но сейчас в Персии все назначения делаются не попавшим в полную зависимость шахиншахом, тем более не его сыном-младенцем, а полководцем Надиром. Впрочем, Салех-бей прекрасно понимал свою роль — быть живым символом союза России и Персии — и предпочитал обсуждать что угодно, только не политику. К тому же, из европейских языков он с горем пополам изучил только русский. Но императрица с удовольствием беседовала с ним на фарси, пока её царственный супруг принимал поздравления от имперского посланника фон Вратислава.