Пасынок судьбы. Искатели
Шрифт:
– Лена, а вам не страшно? Одна, на отшибе? – спросил я, прихлебывая из глиняной чашки ароматный чай с травами.
– По началу очень было страшно! А потом привыкла! Да и то сказать – за два года вы первые мои гости!
Борис, отдуваясь, поставил пустую чашку на стол, полез было за сигаретами, потом смущенно остановился. Хозяйка заметила, махнула рукой:
– Курите, Боря! Я сама курю, правда, не часто!
– И что, неужели не тянет в Москву? – снова спросил я, тоже закуривая.
– Тянет… – усмехнулась художница: – …
Мы докурили, поблагодарили хозяйку за чай и отправились укладываться. Борис, у которого начался легкий похмельный синдром, был квелым, зевал, и сразу же бухнулся на широкий топчан, отвернувшись к стене.
Я задержался в дверях, повернулся к хозяйке:
– М-м-м… Скажите, Лена! Тут, в Корьево, домов мало, просто кот, как говориться, наплакал. А нет ли среди них такого – с мансардой и резным петушком на крыше?
– Есть, есть! Этот дом принадлежит профессору-археологу! Я его самого не знаю, а его жена, Надежда Михайловна, покупала у меня пару раз картины и резные доски! Но сейчас в доме никто не живет, хозяева появляются только летом! Да вон он, завтра утром увидите, через забор от меня! – Лена махнула рукой куда-то в сторону.
«Так!», – подумал я: «Все складывается, как нельзя лучше!», и задал хозяйке еще один вопрос:
– Лена, а вы не обращали внимания – там кто-нибудь появлялся… ну, чужой?
Она легко рассмеялась каким-то очень добрым, рассыпчатым смехом:
– Нет, что вы! Никого там нет, дом стоит законсервированный на зиму… Так вы, значит, из милиции! А я, признаться, сперва думала – вы жулики!
Я удивился:
– А зачем вы нас тогда пустили?
Она пожала округлыми плечами и ответила с подкупающей простотой, свойственной только русским женщинам:
– Жалко стало!
Я проснулся от дикого петушиного вопля. Это было не простое, известное всем «Кукареку!», нет, здешний петух был, судя по всему, великим мастером на всякие пакости и каверзы, и его сиплый, издевательски долгий, пронзительный крик отражал в себе всю мерзость петушиного племени.
Протирая глаза, я сел, озираясь вокруг. За маленьким окном было еще темно. Рядом со мной сидел на топчане взлохмаченный Борис, страдальчески держась за виски.
– Сколько времени? – спросил я, натягивая куртку.
– Половина седьмого! – простонал в ответ искатель: – Я сейчас пойду и отверну этому жару-птицу башку! Сволочь, с пяти утра начал орать! Не иначе, родной брат Гитлера!
Чувствовалось, что в доме уже давно проснулись. Слышался треск горящих в печи дров, громыхала посуда, скрипели под ногами хозяйки половицы.
Мы встали, оделись, и отправились во двор – искать будочку
Хозяйка встретила нас, замерзших и помятых, полным подносом румяных пирожков. Я успел рассказать Борису о ее догадке по поводу нас, и он сказал, что это самое надежное прикрытие – мы из милиции, ищем сбежавшего из Москвы мошенника. По оперативным соображениям действует скрытно, и все такое.
За завтраком мы развили эту тему, и поинтересовались, нет ли во дворе какого-нибудь сарайчика, откуда можно было бы спокойно наблюдать за профессорским домом.
– Да какие у меня сараи! – махнула рукой Лена: – Я и живности никакой не держу, кроме кур! Вы вот что, полезайте-ка на чердак! Там и тепло, и все, как на ладони!. Только с сигаретами поосторожнее, у меня там на полу опилки, для тепла!
Мы заверили художницу, что будем аккуратны, как пожарники, и навернув по десятку необыкновенно вкусных, хрустящих пирожков, забрались по старой, гнущийся под нашей тяжестью лестнице на чердак.
Рассвело. В слуховое оконце дом Профессора действительно был, как на ладони. Окна первого этажа закрыты широкими ставнями, на двери – здоровенный навесной замок. Крылечко, чисто выметенное хозяевами, осень забросала бурыми рябиновыми листьями, и по их положению было видно, что в дом давным-давно никто не входил.
Решетчатое окно мансарды, занавешенное плотными темно красными шторами, тоже выглядело явно не жилым. Не дымилась труба, на подернутой инеем дорожки, огибающей дом и ведущей на задний двор – ни одного свежего следа. Пусто. Дом необитаем.
Я сказал об этом Борису, он сердито засопел, но промолчал, очевидно, понимая, что я прав – если Судаков и был здесь после убийства Леднева, то недолго, либо…
Либо он затаился внутри!
Мы провели на чердаке весь день. Корьёво, просматриваемое сверху, жило своей обычной жизнью. Утром потянулись к колонке бабки с флягами на каталках. Было их немного – три или четыре, они о чем-то неспешно посудачили, стоя в очереди, и разошлись по одной к своим покосившимся домам. Мужик, встретивший нас ночью с собакой и ружьем, выехал из своего двора на круто тюнингованном «Уазике», и укатил куда-то по грязному, раскисшему проселку. День тянулся и тянулся, а дом Профессора стоял, по-прежнему безмолвный…
Борис, чья кипучая натура не выносила безделья, где-то к обеду предложил дежурить на чердаке по очереди – два часа один, два часа другой. Я согласился, мы потянули спички, кому первому вести наблюдение, выпало, что мне, и довольный искатель отправился вниз, развлекать хозяйку.
Оставшись в одиночестве, я уселся поудобнее на каком-то ящике, и устремил свой взгляд в даль, на подернутые сизой дымкой леса, на уходящую к ним глинистую дорогу, на облетевшие перелески – дом Профессора никуда не денется, а когда я еще увижу такую красоту?