Пасынок судьбы. Расплата

Волков Сергей Юрьевич

…Не помню точно, спал я или нет – вряд ли можно назвать сном тот полубред, когда тебе все равно, открыты или закрыты у тебя глаза, сидишь ты или стоишь, спишь ты или идешь, спотыкаясь, во мраке…

Очнулся я от резкой боли в груди, и даже не удивился этому, настолько привычным стало для меня это ощущение за последние дни. По-прежнему вокруг стоял глухой, глубокий, могильный мрак. Я лежал на спине посредине низкого помещения, из которого вели в разные стороны три тоннеля. Как я сюда попал, что со мною было, где мне довелось пройти до того, как я

рухнул здесь без сознания – я не помнил.

Мои ожоги стали болеть как-то по-другому – исчезла дергающая, заставляющая вскрикивать при каждом неловком движении, режущая боль. Теперь грудь просто сильно саднило под грязными бинтами, она чесалась, зудела и иногда хотелось изо всех сил впиться ногтями и разодрать все эти струпья, сочащиеся сукровице, только бы унять зуд.

В довершении всех бед у меня поднялась температура, я обливался потом, а в ушах постоянно что-то шумело и звенело. Воистину, я шагал во тьме только по инерции, только лишь потому, что последней моей разумной мыслью было: «Надо идти!»…

Иногда, в редкие минуты, когда бред оставлял меня, я плакал в бессильной злобе на весь свет, на Бога, который никак не прекратит моих мучений, на мертвого Паганеля, даже на Николеньку, хотя я и понимал, что не вправе на него злиться.

Потом начались кошмары. Я уже не просто шел наугад, нет, я спасался от призраков, мчащихся за мной в темноте, касающихся меня тонкими, костлявыми пальцами, когда я падал без сил, злобно шипевших мне в спину, куда бы я не повернул в своем бездумном движении.

То и дело предо мною возникал злобный, грозящий мне пальцем Судаков, с всклокоченными, смерзшимися волосами, в которых виднелись снежинки и комки земли, но когда он пропадал во мраке, на его место вставал возникший из ниоткуда черный, страшный в своем посмертном уродстве Паганель, протягивающий ко мне обгоревшие руки с белыми, светящимися зеленым, ногтями.

Я пытался креститься, зажмуривать глаза, бежал наугад, спасаясь от ужасных видений, но ничего не помогало, и в какой-то момент я ясно понял – все, конец!..

* * *

Темнота клубилась надо мною, наваливалась, обволакивала, давила… Но это не было обычным, чернильным мраком – в темноте блуждали какие-то бесформенные пятна, тени, слышались голоса, окликавшие меня по имени.

Я видел… Видел копошащегося среди пластов земли владыки подземного царства Ныя, многоголового и многорукого ящера с кольчатым хвостом. Видел несущуюся сквозь рваные облака и свет мириадов звезд полыхающую ярким огнем Сваргу, и небесный кузнец раскатисто хохотал, потрясая исполинским молотом, а его огненная борода развевалась на ураганном ветру.

Я видел битвы во мраке и при свете дня, я смотрел глазами миллионов воинов, убивавших других воинов, и видел глазами гибнувших неотвратимость смерти.

Звенели колокола, шуршали опавшие листья по погостам. Плакали женщины. Кричали и бежали прочь люди, а за их спинами горели дома, леса, поля…

Вновь сгустилась тьма. Она обволокла меня, притушила мысли и чувства.

«Все!» – понял я: «Я умираю. Вот как это, оказывается, бывает…»

Вдруг, словно из-за невидимой портьеры, мне на встречу вышел… Николенька! В белом больничном халате, улыбающийся, с искрящимися глазами.

– Ты… Ты же умер! – не разлепляя обметанных губ, промычал я, взмахивая во тьме рукой.

– С-старик! Ум-мер, н-не умер – п-понятия от-тносительные! П-потом, п-придет в-время, с-сам поймешь!

– А-а-а… – догадался я: – Ты пришел с того света за мной! Мне уже пора?

– Эх т-ты!.. – покачал головой Николенька: – С-совсем р-расклеился! С-старик, п-поверь м-моему с-слову, у т-тебя в-все будет х-хорошо! Д-давай, п-поднимайся, и иди з-за мной! Д-давай, С-степаныч! З-за мной!

Николенька, не касаясь ногами пола, поплыл куда-то вдаль, маня меня за собой, и я, вытянув руку, пошел вперед, как привязанный. Силуэт моего друга слегка колебался, словно был нарисован на ткани, шевелящейся от ветерка. Он удалялся все дальше и дальше, и вскоре я, не успевающий за ним, вновь остался один на один с темнотой.

И тогда я закричал, надрывая распухшее, сухое горло. Наверное, я издавал лишь еле слышный сип, но мне самому казалось, что я ору, оглушительно и громоподобно.

– Николенька! – кричал я: – Не бросай меня! Возьми меня с собой, я больше не могу здесь! Спаси меня!!

– С-степаныч! Н-ну чего т-ты р-разорался? – раздался у меня в ушах знакомый, спокойный голос моего друга: – Я п-просто уш-шел в-вперед! С-сейчас я з-зажгу з-зажигалку, и т-ты м-меня увидишь…

* * *

– Сейчас я зажгу зажигалку, и ты меня увидишь! – раздался где-то впереди громкий мужской голос, и сразу же вспыхнуло синее, бензиновое пламя «зиппо», резанув по моим отвыкшим от света глазам.

Огонь осветил бородатого мужика в оранжевой каске, с ранцем на спине, одетого в прорезиненный костюм с яркими, флюорестцентными полосками на плечах.

Мужик стоял вполоборота ко мне, обращаясь к кому-то в глубине коридора:

– Ну, теперь видишь? Чего у тебя с фонарем, промочил? Эх ты, чудило!

Он сделал шаг в сторону, намереваясь уйти, и меня охватил такой дикий ужас от того, что я сейчас вновь останусь один, что я, безголосо разевая рот, бросился вперед на подгибающихся ногах, упал, увидев изумленное лицо человека, и в последнем своем усилии дотянулся до его желтого, резинового сапога…

Глава последняя, вместо эпилога

«Хорошо все то, что кончается…»

Типа афоризм

…Мягкий, белый, пушистый снежок неспешно кружился в морозном декабрьском воздухе. Я подлил себе чаю, закурил, наблюдая за беспорядочным на первый взгляд, но на самом деле подчиненным строгой, особой, естественной гармонии природы порханием снежинок. Снег ложился на крыши домов, на голые ветки деревьев, на крыши «ракушек» во дворе – зима!