Пасынок судьбы

Русанов Владислав Адольфович

Но мечта есть мечта. Годимир спал и видел себя щиплющим струны благозвучным перебором, берущим сложные аккорды, радующие слух поклонников. Потому и к Олешеку пристал тогда около корчмы Яся с предложением научить играть. Однако время шло, а уроки все так и не начинались. И начнутся ли вообще?

Теперь, заполучив цистру, он хотел сразу же уединиться с ней. Ну, страшно хотел, до дрожи в коленках, до зуда в пальцах. Так он не хотел даже хорошеньких поселянок, встречавшихся ему в путешествиях и скитаниях по правобережью и левобережью Оресы. Но пришлось сдержать желания и, усевшись с паном Тишило за жбанчиком пива, до которого полещук оказался великим охотником, ломать головы – как же выручить Олешека? Обвинение в пособничестве загорянам – не шутка. Пан Конская Голова вообще видел в мире две угрозы порядку – Загорье и Орден.

Земли

первого королевства лежали на юге от Заречья – по ту сторону Запретных гор. Загоряне не раз и не два пытались расширить свои владения. То ввязывались в войны с басурманами, посягая на часть степей от истоков Усожи до впадения в нее Друти, то, напротив, заключали союз с кочевниками и норовили посягнуть на земли Бытковского воеводства. Иногда им даже сопутствовал успех. Но не надолго. И главный просчет загорян состоял не в попытке потягаться с сильным Хоробровским королевством, славным рыцарями и крепостями, а в постоянных столкновениях с кочевниками-басурманами. Хитрые и вероломные степняки не только за свои пастбища стояли насмерть, но постоянно на чужие ходили в разбойничьи походы. Мира между кочевниками и загорянами никогда не было, как не было мира между степняками и словинцами. Как в собачьей своре, где нет вожака, а грызут того, кто послабее или попросту зазевался. Вот и получалось – только загорские отряды углубятся за Усожу, нацелят железный клин рыцарства в сторону Быткова или Брожей, как вчерашние союзники ударяют в спину, отсекают обозы, перерезают пути сообщения с тылом. Лет за пять до рождения Годимира так бесславно погибла большая армия загорян – сотен пять одних лишь рыцарей, не считая дружинников и челяди. Оказавшись зажатыми между войском хоробровского короля и ордами немытых басурман, они предпочли погибнуть, пробиваясь на юг до последнего. На той войне, к слову сказать, и познакомились пан Ладибор, герба Косой Крест, и пан Стойгнев, герба Ланцюг.

С севера же спокойствию края, к счастью тоже из-за гор (на сей раз из-за Пологих гор), угрожал церковно-рыцарский Орден Длани Господней, окончательно сложившийся со всей иерархией, законами и уставами лет сто тому назад. Вначале орденские рыцари исправно платили десятину великому герцогу Крейцберга, одновременно обустраиваясь на вестландских землях. Но постепенно усилилось влияние великого магистра и комтуров [40] ордена и на остландцев вплоть до устья Бейды, где раскинулся самый богатый торговый город Мариенберг. Лет через двадцать-тридцать верховенство гроссмейстера над великим герцогом, а комтуров – над баронами признали и норландцы, жители северного побережья. Власть сосредоточилась в руках рыцарей Ордена Длани Господней. Многие утверждали, что не так уж и плохо управляют подчиненными землями святоши. Мол, и кметям живется не так голодно и холодно, как у словинцев или полещуков, и с верой таких послаблений не допускают, как в Поморье, где иконоборческая ересь начала завладевать умами не одних лишь мещан, но и людей благородной крови. А с разделенным на куски, как лоскутное одеяло, Заречьем и вовсе сравнивать нечего. И войско у рыцарей Ордена крепкое да обученное, без излишней вольницы. Поговаривали, что если, де, захочет великий магистр захватить южных соседей, то за одно лето управится. Но пока Господь миловал. То ли орденская верхушка не накопила достаточно сил, то ли других забот хватало. Хотя диктовать свою волю купечеству из Белян и Костравы пытались.

40

Комтур – правитель области в орденских землях. Существовала должность великого комтура – замещавшего в случае необходимости великого магистра (гроссмейстера).

Вот пан Тишило, не понаслышке знакомый с разными государствами и разными народами, и недоумевал: что общего может быть у уроженца Мариенберга с Загорьем? Зачем это Олешеку надо – письма какие-то возить, добрым именем шпильмана рисковать?

Годимир в ответ на вопросы полещука только плечами пожимал. Откуда ему знать? Сам знаком с музыкантом всего-ничего. Правда, за это время он показал себя достойным спутником и хорошим товарищем. Но об этом же смешно говорить даже королю Доброжиру либо каштеляну Божидару. Если человек хороший, это еще не значит, что не может на чужое королевство работать.

Так ни до чего и не договорились. Зато пан Конская Голова

пообещал Годимиру одолжить полный доспех для Господнего суда, который, по обычаям все времен и земель, представлял собой поединок. Мол, Господь на правду выведет, не даст неправому победы. Годимир бодрился, но особой уверенности в своих силах не ощущал. Точнее, в силах он был уверен, а вот в удаче… Ой, и капризная девка эта удача! Так и норовит язык показать и скрыться куда-нибудь. В особенности, когда на нее уповают. Это сегодня ему вроде как повезло – король принял мудрое и справедливое решение. А что будет завтра? Того и гляди: конь споткнется, приструга лопнет, целое с виду копье треснет ровно посередине…

Ничего не придумав, пошли к Божидару. Тишило сказал, что сам будет говорить об Олешеке, как о старом знакомом. Может и поручиться.

Подивившись в душе простоте и прямоте полещука, Годимир уныло поплелся за ним, все еще таская цистру под мышкой. Сам-то он корил себя за то, что не смог бы вот так, как в омут головой, броситься на защиту друга. Нет, друга, конечно, мог бы. Вот следует ли шпильмана считать другом? И тут же словинцу захотелось в глаз себе двинуть от злости. Как это не друг? А кто отливал его водой на тракте? Мог бы и бросить. Очень даже запросто. И ищи-свищи потом того шпильмана… Захочешь примерно наказать – и не сумеешь. Заречье большое, замков много, домов корчемных еще больше.

Пан Божидар встретил их с почтением. Именно их, а не одного пана Тишило. С Годимиром он тоже разговаривал уважительно, как с равным. Словно и не было вовсе обвинения пана Стойгнева. Расспрашивал о повадках драконов, волколаков, кикимор. Цокал языком. Ругал Желеслава и мечника его Авдея. Об Авдее он вообще отзывался, кривясь всякий раз, как от скисшего пива. Хорошо, не плевал под ноги при каждом упоминании.

Но, как бы то ни было, а освобождать Олешека из темницы, куда его сразу же из большой залы переправили стражники, ошмянский каштелян отказался. Даже под честное слово пана Тишило. Пообещал, само собой, со всей ответственностью разобраться, выслушать беспристрастно еще раз обвинения королевича Иржи и оправдания шпильмана. Сказал, что дело нешуточное. Ошмяны всего в десятке поприщ [41] от перевала Черные Ели стоят. А если загорцы вздумают на север войной пойти, так Черных Елей никак не минуют. Самый удобный перевал для большого войска, с тяжелой конницей и обозами. По другим перевалам разве что пехтуру перегонять – камень на камне. Так что торопиться не надо. Он-то, пан Божидар герба Молотило, конечно, не сомневается в честности пана Тишило и его спутников, но, как говорится, береженого и Господь бережет. На том и порешили.

41

Поприще – мера расстояния, равная пути, который не спешащий всадник преодолеет от рассвета до заката.

После они с полещуком завернули еще на кухню. Уговорили копченый окорок и жбан крепкого пива… Годимир не заметил, как солнце здорово за полдень перевалило.

Вот и решил словинец отнести хотя бы цистру в комнату. Чего, в самом-то деле, тягать инструмент?

Годимир толкнул дверь и опешил. На его сундуке безмятежно развалился один из святош-иконоборцев.

Нет, ну что за люди! Мало того, что в дороге тащились хвостиком, так и здесь разыскали! Взять бы за шкирку, да под зад коленом!

Но, с другой стороны, божий человек. Да и зла от них пока никому нет. Ну, пытаются переучить мирян молиться по-своему… Так и что с того? Насильно ведь никого не заставляют. Ходят, уговаривают. Бывают нудноватыми и навязчивыми, так не со зла же. Просто видят мир по-своему.

Поразмыслив таким образом, Годимир сдержал первый порыв и вежливо заметил, стоя на пороге:

– Здесь я сплю, святой отец. Если хочешь, ложись на соседний сундук.

Вместо ответа иконоборец уселся и скинул на плечи капюшон.

Годимир едва сдержал удивленное восклицание. Это ж надо! Или мерещится? Да нет, ошибиться невозможно. Насмешливый взгляд. Под правым глазом зеленоватый след от синяка, а немного ниже его теряется в окладистой бороде тонкий белесый шрам.

Не может быть!

– Вижу, узнал меня, пан рыцарь? – Человек коротко рассмеялся, показывая из-под усов обломанный зуб – через такую дырку плеваться очень даже удобно.

– Ярош? Ярош Бирюк?

– Точно! А еще? – проговорил разбойник вдруг сильно охрипшим голосом.