Патологии
Шрифт:
– Егор, на крышу. Буди своих.
Я заснул в одежде; бушлат и берцы снял, конечно. Ствол лежит между спинкой кровати и подушкой. На спинке кровати висит разгрузка, распираемая гранатами, «дымами», двумя запасными магазинами в боковых продолговатых карманах, и ещё тугим водонепроницаемым пакетом с патронами в большом кармане сзади.
Сажусь на кровати, свесив ноги. Непроизвольно вздрагиваю обоими плечами - зябко. Какое-то время хмуро и вполне бессмысленно смотрю на Язву, следя за тем, как он разбирает
– Как там, на крыше?
– интересуюсь.
– Высоко.
Ну что он ещё может ответить.
Бужу Кизю, Монаха, Кешу Фистова, Андрюху Суханова, Стёпу Черткова… Скворец сам проснулся, - чутко спит.
– Вязаные шапочки оденьте, - говорит нам Язва.
– Береты не одевайте.
Выходим в коридор, тащим в руках броники. С удивлением смотрю на грязные, выщербленные стены, - куда меня занесло, а? Сидел бы сейчас дома, никто ведь не гнал. Даша…
Поднимаемся по лесенке на крышу.
– Эй!
– говорю тихо.
– На хер лей… - отвечает мне Шея нежно.
– Давай сюда…
Объясняет, как нам расположиться - по двое на каждой стороне крыши.
– С постов не расползаться. Не курить. Не разговаривать. Без приказа не стрелять. Чуть что - связывайтесь со мной. Надеюсь, трассерами никто не снарядил автомат?
Я и Скворец, ползём на ту сторону крыши, с которой виден овраг.
Крыша с трёх сторон обнесена кирпичной оградкой - в полметра высотой. Просто замечательно, что она есть, оградка. Пацаны, которых мы сменяем, уползают спать. Мне кажется смешным, что мы, здоровые мужики, ползаем по крыше.
– Ну как?
– спрашиваю Хасана, он нас ждёт.
– В Старопромысловском районе перестрелка была.
– Это далеко?
– Нормально… Чего броники-то притащили? Мы бы свои оставили.
Хасан пригнувшись убегает - не нравится ему ползать. Саня ложится на спину, смотрит в небо.
– Ты чего, атаку сверху ожидаешь?
– спрашиваю иронично.
Саня переворачивается.
Приставляем броники к оградке.
Тихо, слабый ветер.
Вглядываюсь, напрягая глаза, в овраг. Смотрю целую минуту, наверное. От перенапряжения глаз, начинает мерещиться чьё-то шевеленье, там внизу.
«Кто-нибудь сидит там и в голову мне целит», - думаю.
Начинает ныть лоб.
Ложусь лбом на кирпичи, сжимаю виски пальцами. Отходит.
– Егор, - чуть приглушенным голосом окликает меня Саня.
– А.
– Ссать хочу.
Поднимаю голову, снова смотрю на то место, что меня заинтересовало.
– Егор.
– Ну чего?
– Ссать хочу.
– И чего мне сделать?
Саня замолкает.
Бьёт автомат, небо разрезают трассеры. Далеко от нас.
«Трассеры уходят в небо…» - думаю лирично.
– Егор, как быть-то?
– А вот с крыши пописай.
Меня вызывает по рации Шея.
– На приёме, - отвечаю бодро.
– Может, заткнётесь?
Раздается характерный свист минометного выстрела. Сжимаюсь весь, даже ягодицы
«Мамочки!
– думаю.
– Прямо на крышу летит!»
Бахает взрыв, чёрт знает где. Оборачиваюсь на Саню.
– Думал, что в нас, - сознается он мне.
Я не сознаюсь.
Лежим ещё. Мешают гранаты, располагающиеся в передних карманах разгрузки - больно упираются в грудь. Вытаскиваю их, укладываю аккуратно рядом, все четыре. Они смешно валятся и пытаются укатиться, влажно блестят боками, как игрушечные.
Что-то здесь с воздухом, какой-то вкус у него другой. Очень густой воздух, влажный. У нас теплей, безвкусней.
Смотрю по сторонам, направо - на асфальтовую дорогу, на дома вдоль нее. Везде темно.
Неожиданно близко - будто концом лома по кровельному железу - бьёт автомат. Трижды, одиночными.
Дергаюсь, озираюсь; резко, как включенные в розетку, начинают дрожать колени.
– Со стороны дороги, из домов?
– спрашиваю Саньку.
Шея запрашивает дневального, что делать. Дневальный, ещё не отпустив тангенту, зовет Семёныча. Спустя десять секунд Куцый вызывает по рации Шею.
– Что там?
– Трижды, одиночными, вроде по нам.
– Наблюдайте, не светитесь.
Лежим в ожидании новых выстрелов. Жадно всматриваюсь в овраг. Руки дрожат. Ноги дрожат.
Начинает моросить дождь. Холодно и жутко.
«Зачем я всё-таки сюда приехал?… Ладно, хорош… Ничего ещё не случилось…»
Растираю по стволу автомата капли. Провожу мокрой ладонью по щеке. Щетина уже появилась… Нежно поглаживаю себя несколько раз.
Пробую подумать о доме, о Святом Спасе. Не получается. Хлопаем с Саней глазами. Где-то на крыше иногда шевелятся, шебуршатся пацаны. Спокойней от этого.
Санёк смотрит назад, по-над головами фронтального поста.
– Егор, а вот если чичи влезут на крышу вон тех «хрущевок», - говорит он, указывая на дома, смутными пятнами виднеющиеся вдалеке, - то можно отстрелить нам с тобой жопу.
– Жопы, - поправляю я Саню и тоже оборачиваюсь назад.
– Чего?
– не понимает он. Я молчу, щурю глаза, узнавая в темноте «хрущевки».
«Оттуда стреляли? Совсем близко где-то… А если с крыш „хрущёвок“ полоснут?»
От страха у меня начинается внутренний дурашливый озноб: будто кто-то наглыми руками, мучительно щекоча, моет мои внутренности. Я даже улыбаюсь от этой щекотки.
«Ничего, Санёк…» - хочу сказать я, и не могу.
«Курить хочется…» - ещё хочу сказать я и тоже не нахожу нужным произносить это вслух. Неожиданно сам для себя говорю:
– Мне в детстве всегда такие случаи представлялись: вот мы с отцом случайно окажемся в горящем доме, среди других людей… Или - на льдине во время ледохода… Все гибнут, а мы спасаемся. Постоянно такая ересь в голове мутилась.
– Чего, до сих пор не прошло?
– интересуется Саня.
– Не знаю…
– Тяжелый случай, - резюмирует Саня, помолчав.