Патологии
Шрифт:
«Сколько мы здесь сидим?…»
– Монах! Сколько мы здесь сидим?
– Не знаю… Пол часа… Или час…
У меня часы на руке, неожиданно чувствую я. Запястье левой руки чувствует браслет.
– Пойдём… На сушу…
Ноги тяжко ступают по грязи. Неудобно идти в одном берце… Снять?
Сажусь в воду, снимаю. Монах, стоя рядом, ждёт.
– Оружие есть?
– спрашиваю я.
– Нет…
Встаю, смотрим вокруг, сырая темнота…
Пошёл легкий, мелкий, жёсткий снег.
Едва выговаривая
– Школа там?
– и указываю.
– Нет, вроде вот там…
– Значит, дорога - в той стороне.
– Ночью пойдём?
– спрашивает Монах.
– Может, до утра?…
– Мы сдохнем в этой луже до утра…
Внутренний жар спадает, и пот, смешавшийся с грязью, начинает леденеть на слабом ветру.
Шлёпая ногами, выходим из воды, ссутулившиеся, мёрзлые…
Поднимаемся, цепляясь за кусты, из оврага. Несколько раз падаем. Помогаем друг другу встать.
Чувствую свои ноги до коленей, ниже - обмёрзшие колтуны.
Выбравшись, вглядываемся в темень. Где-то стреляют…
Долбят зубы, невозможно удержать челюсти… Трясутся руки, плечи, ноги.
Я не в состоянии расстегнуть ширинку, чтобы помочиться, - рука всё-таки стала клешнёй, я орыбился, стал рыбой с пустыми, белыми глазами, с белым животом, как хотел того…
Мочусь в штаны, чувствуя блаженство - горячая, парная жидкость сладко ошпаривает, на несколько мгновений согревает там, где течёт, кожу.
Пляшут челюсти…
Губы, щёки стянула грязная корка, даже снег ее не размывает. Я не в состоянии двинуть ни одной мышцей лица.
– Чего?
– спрашивает Монах.
Я ничего не говорил.
Быть может, в горле клокочет от холода.
Не в силах ничего ответить, молчу.
Мозг, кажется, тоже обмёрз, он не в состоянии повиноваться.
Хоть бы нас взяли в плен. У костра бы положили, перед тем как зарезать…
Я прямо в костер бы ноги протянул…
Так хочется жара, обжигающего жара на тело. Кажется, счастливо бы принял прикосновенье раскалённого, красного, мерцающего железа.
Бредём, почти бессмысленно, бредём…
Воды почти везде по щиколотку. Иногда проваливаемся, в наполненные водой ямы. В сторону оврага текут обильные, грязные ручьи.
Надо шевелиться. Надо взмахнуть руками, присесть, разогнать застывающую, как слюда кровь. Но не гнутся ноги, и если я попробую присесть, они обломятся. И останутся, вдавленные в грязь, стоять два обрубка, с неровной, рваной линией надлома, ледяные изнутри, с обмороженной прослойкой мяса, и холодной костью.
– Егор!
– губы у Монаха тоже пляшут, моё имя в его пристывших устах звучит, как наскоро слепленные четыре буквы: «е», «г», «г», «р».
Не отвечаю. Голова трясётся, ни один звук не склеивается с другим.
– Еггр!
– ещё раз повторяет Монах, и ещё что-то говорит.
Медленно и неприязненно пережёвываю, как ледяное сало, его слова, пытаясь понять их.
«Там огонь», - он сказал…
Он сказал «там огонь». При чём «там» произнёс как «тм», а к слову «огонь»
Несколько раз перекатив в голове произнесённое Монахом, догадываюсь поднять глаза, которые до сих пор равнодушно взирали вниз, тупо отмечая поочерёдное появление белых ног в поле зрения. Моих белых ног, облепленных шмотками беспрестанно обваливающейся вместе со стекающей водой и вновь прилипающей грязи. Поднимаю глаза, и вижу огонь.
– БТР горит, - неожиданно внятно произношу я.
Нелепо, но речевой аппарат срабатал быстрее мозга, - произнеся фразу, я слушаю ее, будто ее сказал кто-то другой, и раздумываю, верно ли сказанное.
Да, это БТР, или разлитое вокруг него топливо горит… Слабо, еле-еле, но горит…
Идём по пустырю, по чавкающей земле, ленясь обходить кусты, проламываясь сквозь них, к дороге, к огню, - не сговариваясь, ничего не ожидая, ни о чём не думая. Желая только тепла. Отгорёть клешни, войти в огонь, стоять блаженно посреди него…
Медленно идём. Пытаюсь прибавить шаг. Скольжу, резко падаю на бок, чувствуя щекой грязь, и, вроде бы, налёт снежка на грязи… совсем невинный, свежий снежок, опавший только что…
Монах помогает подняться, - он просто подходит, и не в силах нагнуться ко мне, стоит рядом. Хватаю его за ногу, приподнимаюсь, перехватываюсь за твёрдую, безвольную и холодную руку Монаха, и он делает несколько шагов вбок, таща меня. Встаю… Бредём, спотыкаясь дальше…
– Люди, - говорит Монах.
Мы видим: у дороги лежат люди, в военных одеяниях.
«Может быть, они оборону заняли? БТР подбили, и они заняли оборону? Сейчас застрелят нас…»
Пытаюсь поднять руки, но не удаётся. Может быть, они сейчас крикнут нам, окликнут… Прежде, чем стрелять.
Подходим ближе…
Они мёртвые, все мёртвые лежат, в тяжёлых и тёмных лужах. Некоторые изуродованы. Иные обгоревшие.
Проходим мимо, к огню.
Метрах в ста пятидесяти на дороге вижу ещё один БТР, тоже подбитый…
Надо поднять автоматы валющиеся. Сейчас возьму…
Я вхожу прямо в тихо пылающую жидкость, в слабый, догорающий огонь, ловящий снежинки. В их соприкосновении, огня и снежинок, есть некая нежность. Монах толкает меня плечом, выгоняя из огня, мы едва не падаем. Сажусь на корточки у БТРа, позади его, рядом чадит догорающее колесо… Я тяну к нему ладони, их овевает дым. Готов обнять это колесо, прилепиться к жженой резине. Чувствую жестокую ломоту в ногах и руках, касающихся тепла.
– На, одень, - Монах кидает к моим ногам два ботинка. Снял с кого-то.
Валю ботинки на бок, встаю на них, - чтобы ноги не стояли на земле. Надевать берцы нет сил, - на обляпанные грязью культи их не натянешь.
Не дышу, и глаза закрываю от дыма, зажмуриваюсь. И кажется, что безбольно лопаются щеки, но это всего лишь грязь на щеках, корочка грязи…
«А ведь колонну недавно разбили…» - понимаю я.
Неподалёку, метрах в ста или ста пятидесяти раздаются выстрелы, автоматные очереди.