Патриарх Сергий
Шрифт:
На первую предстоящую московскую неделю для митрополита Елевферия был расписан каждый день и каждый час: посещение соборов, храмов и монастырей, участие в заседаниях Синода, епископских хиротониях и службах, экскурсии по Москве и в ближнее Подмосковье, встречи с иерархами, официальные визиты и посещение старых знакомых.
На следующий день поехали в Донской монастырь вместе с его настоятелем епископом Иннокентием. Въехали в Святые ворота… На первый взгляд обитель как будто та же, но жизнь в ней была уже не та. Два главных храма находятся в ведении монастыря, и ключи от них у монахов, но живут они где-то далеко за его стенами.
Немного погодя появился пожилой человек с худым неприветливым лицом — послушник. Он отворил дверь, и все вошли в храм, столь дорогой и знакомый Елевферию, ведь когда-то он почти год прожил в Донском монастыре. Первое впечатление — будто в храме уже совсем не совершается богослужений. Заметна некоторая запущенность, нет прежнего блеска риз на иконах. Да и немудрено: монахов осталось мало, живут они вне монастыря и не в силах поддерживать надлежащий порядок. Елевферий и сопровождающие его приложились к чудотворному Донскому образу Божьей Матери — он на прежнем месте, в металлической оправе. У левого клироса — чудесный Виленский образ Богоматери без драгоценной ризы… Но, может, потому она еще больше поражает в этом остывшем храме. Молча постояли…
Затем отправились в теплый храм монастыря, где погребен патриарх Тихон. К приходу гостей только-только кончилась литургия. Было пять-шесть богомольцев. На ступеньках с трех сторон гробницы стояли живые цветы. На верху гробницы — патриаршая митра, около нее горела лампадка. Облачившись в алтаре, гости вышли в сопровождении сослуживших им двух иеромонахов и двух иеродиаконов. Три послушника — певчие. Панихиду служили в совершенной темноте, с чтением всего канона. Ощущалось благодатное общение с почившим святейшим.
Из Донского Елевферий с епископом Иннокентием поехали в Данилов монастырь. Около монастырских ворот их встретил наместник монастыря иеромонах Сергий, так как настоятель, епископ Феодор (Поздеевский), находился в ссылке. Братия еще жила в своих кельях, но ходили слухи о скором закрытии обители. Прошли в главный храм, где покоились почитаемые мощи великого князя Даниила, не встретив ни одного монаха. Служба закончилась. Монахиня опилками посыпала пол. Завидев иерархов, она открыла часть святых мощей. Несколько минут все молча постояли, помолились.
По возвращении в патриархию Елевферий с сожалением узнал, что его пребывание в Москве сокращено ОГПУ до 1 декабря. Обширные планы рушились, еще так много хотелось обсудить. Вечером он встретился с митрополитом Сергием, разговор зашел о декларации 1927 года.
— Вы не можете представить себе, владыко, как взволновали эмиграцию слова ваши: «Радости и успехи власти — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи»!
— А вы читали мою декларацию? — с едва заметной улыбкой спросил Сергий.
— А как же! Читал.
— Но ведь там нет тех слов, которые мне приписывают. Там сказано: «Радости и успехи нашей родины — наши радости и успехи, неудачи ее — наши неудачи».
— Но, простите, владыко, — смутившись, проговорил Елевферий, — так ли это?
— Прочтите сами, если сомневаетесь. — Сергий достал текст декларации, нашел нужное место, протянул Елевферию. — Читайте.
Действительно,
Подождав, пока был прочитан отмеченный фрагмент, Сергий продолжил:
— И не только у вас за границей по-своему прочли это место декларации, нашлись такие и здесь, у нас. Ко мне обращались с вопросами: что это значит? И пришлось и им объяснить то же.
— Тогда это меняет дело, и оснований для неприятия нет…
— Да, и я уверен, что в скором времени это поймут все. Правда, кроме тех, кто намеренно не хочет читать то, что написано.
— Имеете в виду заграничный клир, Карловацкий собор?
— Да.
— Я с вами солидарен. Мне кажется, что ваши обращения к ним — суть призывы не вмешивать религию и церковь в политику и тем не давать поводов для репрессий против нее в России. Хотя иные говорили, что вы принуждаете заграничное духовенство и паству признавать себя чуть ли не подданными Советской России со всеми вытекающими для них последствиями.
— Мы своими словами о лояльности хотели исключительно одного: чтобы священнослужители вели себя корректно по отношению к советской власти, не поносили ее в своих публичных выступлениях.
Конечно, в своих воспоминаниях о поездке в СССР, которые митрополит Елевферий опубликовал в Париже в 1933 году, он не мог не коснуться распространявшихся за рубежом инсинуаций о насильственной смерти патриарха Тихона и подложности его Послания к пастве от 7 апреля 1925 года. Первое, со ссылкой на свои встречи и беседы в Москве, митрополит категорически отвергает, а касаясь послания, пишет: «Если вчитаться в послание без предубеждения, то ни по содержанию, ни по стилю, ни тем более по духу оно ни в коем случае не может быть признано произведением безбожного ума. И морально, и психологически не под силу написать его гордому богоборческому уму. И следует ли отрицающим подлинность патриаршего послания, в противоречие своему взгляду на советскую власть, давать ей неподобающую честь, приписывая ей авторство послания?» [126]
126
Елевферий, митрополит.Неделя в патриархии: Впечатления и наблюдения от поездки в Москву. Париж, 1933. С. 75.
Постановление ВЦИКа и СНК РСФСР «О религиозных объединениях». XIV Всероссийский съезд Советов. Апрель-май 1929 года
Опубликование митрополитом Сергием декларации пришлось не только на период «церковной разрухи» внутри страны и «церковной смуты» в Зарубежной церкви, но и на то сложное время, когда в партийно-государственных кругах СССР обострилась борьба двух тенденций в осуществлении церковной политики.
За относительное смягчение жесткого курса в отношении религиозных организаций выступали, хотя и с разной степенью последовательности, М. И. Калинин, П. Г. Смидович, П. А. Красиков, А. И. Рыков, А. В. Луначарский. Иной была позиция И. В. Сталина, Н. И. Бухарина, Е. М. Ярославского, В. М. Молотова, ратовавших за авторитарное решение религиозных проблем.