Патриот
Шрифт:
Пожимает обоим руки и усаживается обратно, растекаясь по коричневой обивке.
– Не хочу на вас давить, – сразу приступает он. – У меня есть работа, но браться за неё или нет – решать вам.
Ислам спрашивает, что за работа, и Уважаемый Человек радуется, как ребёнок неожиданному подарку. Вещает с придыханием:
– Эх, пацаны. Вы ж студенты, правильно? Вам, наверное, не хочется на халяву трудиться. Ну, в смысле, за просто так. Понимаю, – кивает, степенно потирая запястье. – Деньги всем нужны. Что ж, деньги будут тоже, не сомневайтесь.
– Что за работа?
– Так интересно?
Подбородок
– Смотря что за работа.
– Какая разница? – Уважаемый Человек вдруг меняет радость на возмущение, и краешки его рта теперь стремятся не вверх, а вниз. С грохотом отодвигает кресло, прохаживается по кабинету – Ислам и Яно отступают на шаг. – Главное – деньги платят. Разве нет? Кстати, это вам за энтузиазм.
Хмурясь, роется в бумажнике. Бумажник знатный, так и сверкает лакированной кожей, большой. Такие люди не могут без бумажников и дипломатов. Из бумажника лезут карточки, визитки. Смятые в трубочку деньги. Если перевернуть и потрясти его или вон, например, тот дипломат на краю обширного стола, посыплются горы мусора: крошки, залитые кофе документы. Газета с прошлой недели. Зато сам стол идеально чист: только монитор, пара икон и позолоченная ручка толщиной в палец. Позолота с неё уже кое-где слезает, вон на кончике, где в минуты напряжённой работы мужчина зажимал его между зубами, уже виден пластик. «Возможно, если он улыбнётся пошире, мы увидим эти крошки позолоты», – думает Хасанов, и его изнутри заполняет какое-то мерзкое ощущение.
Не отрываясь, глядит ему в глаза. От таких людей лучше не отрывать взгляда. Вообще не отрывать.
Ислам переводит взгляд на две сотки в руках.
– Приходите сюда вечером. Часиков в десять. Приводите друзей, только надёжных. Берите, берите.
Буквально впихивает деньги в руки Яно. Тот берёт и держит их у груди в обеих руках, с ужасом глядя на Уважаемого Человека.
– И помните, я знаю ваши фамилии. Записано. Где же у меня записано-то… В общем, где-то записано.
– Мне… нет нужны ваш деньги, – от ужаса у Яно проснулся акцент.
Мужчина уже не слушает. Ходит кругами, передвигает предметы у себя на столе. Двигает на полке рюмки. Там, в глубине, чернеет этикетка дорогого коньяка.
– Нам не нужны ваши деньги, – говорит Ислам. Вынимает бумажки из рук Яно и кладёт на стол. – Не нужны. Мы и так придём.
Чувствует, как у самого от этого человека трясутся поджилки. Человек надвигается, как будто гора, нависает, как бык над тореадором, повредившим ногу, и кажется, что ты тонешь в его тени. Она засасывает тебя, словно не тень, а вонючее нефтяное пятно. Прижимает своей тушей, своим гонором, своими упрёками к стенке. Расплющивает по ней огромным животом.
– Не нужны? – повторяет он. Поворачивается, пропущенный через жалюзи свет рисует на впадинах лица змейки. Воротник давит ему на шею, и мужчина оттягивает его большим пальцем. – Вот вы мне скажите, как работать с теми, кто не берёт деньги?
Молчат. Яно смотрит белыми от ужаса глазами, Ислам нашаривает позади себя дверную ручку – путь к отступлению. Думает, что хорошо бы подыскать остроумный ответ: всё равно с человеком, который до
– Молчите.
Стол скрипит под весом, рубашка на плечах мнётся и складываются гармошкой.
– Молчи-ите, – бурчит он. Сгребает мятые сотки обратно в бумажник. – Ладно. Жду вас вечером. В десять часов. Работа ночная.
Дверь наконец хлопает за спиной, секретарша поднимает лицо, и на месте глаз за стёклами очков Хасанову мерещатся зеленоватые провалы, проеденные червями дыры в гнилой мозг.
– Сумасшедший человек, – бормочет Яно. – El Loco.
Хлопает ещё одна дверь, коридор, и скрипят подошвы на скользком, как змеиная кожа, ламинате. Воздух снаружи свежий и почему-то с лимонной кислинкой. Дяденька на углу продаёт с лотка хурму, она стоит перед ним в несколько рядов, сверкая оранжевыми боками. Сам жуёт одну, сплёвывает косточки в руку и жмурится от удовольствия.
Исламу вдруг очень захотелось хурмы. Он направляется к палатке.
– Ислам, – Яно бежит следом, – Ислам!
– Что?.. Две хурмы, пожалуйста. Покрупнее.
– Мы ведь не пойдём? Вечером?
– А тебе не хочется?
Продавец складывает в пакетик фрукты. Он всё ещё жмурится, хотя глаза и открыты. Просто лицо у него такое – кажется, как будто жмурится. Будто у кота. Не грузин, как это обычно бывает с торговцами в палатках. Нормальный русский мужик, прячет в усах улыбку.
– На здоровье.
– Спасибо.
Хасанов протягивает хурму Яно, тот косится на неё с суеверным ужасом.
– Этот господин предлагал нам деньги.
– Да вроде. И что? Твой козлометр зашкалил?
– А?
– Бери хурму. Кушай, дорогой.
Идёт к остановке, разбрызгивая из-под ног лужи. Остановка выкрашена в красный цвет, и вокруг неё, как огромные шмели вокруг цветка, вьются газельки.
Яно опять бежит следом.
– Мы ведь не пойдём? Да? Вечером.
Три минуты назад Ислам тоже так думал. Но теперь, когда вкус к жизни стекал по горлу в пищевод, он вдруг решил иначе:
– Ты оставайся дома. Хорошо? А я схожу.
– Ты этот. Тоже. Сумасшедший.
Яно грызёт хурму, и вид у него как у напуганной лошади.
– Не-а. Всего лишь любопытный.
Дело не в Валюте, не в зачётах и не в деньгах, которые предложил им Уважаемый Человек. Хасанов вдруг ни с того ни с сего почувствовал, что должен принять этот вызов. Броситься в него, не рассуждая и головой вперёд, а не осторожно ступая на шаткую поверхность, оглядываясь на каждый громкий звук и втягивая голову в плечи, как по идее должен.
Яно пошёл тоже. Ислам убеждал его остаться, но эстонец молча переоделся в удобную одежду, достал взамен туфель кроссовки и уложил в рюкзак термос с чаем и пару бутербродов.
Им объяснили задачу. Уважаемого Человека не было на месте, его секретарши тоже. За тем же столом сидит человечек с узким лицом, таким, какое могло бы быть у рептилии, стань она человеком, и глазами навыкате. По очереди водил он этими белесыми глазами по каждому явившемуся, а таких, помимо Ислама и Яно, оказалось ещё шестеро. Совершенно незнакомые лица, все излучают внимание и настороженность.