Паук в янтаре
Шрифт:
— Мне нужно твое профессиональное мнение, — в пустой гостиной его негромкий голос был слышен особенно отчетливо. — Что у него с мозгами?
Я вздохнула и озвучила то, что билось в голове, отдаваясь тупой болью в висках, с того самого момента, как я пересекла порог меблированных комнат.
— Полагаю, Стефано был не в себе, — Паук скептически покосился на меня, намекая, что это и так очевидно, и я поспешила добавить. — Стефано Пацци всегда был человеком… с неоторыми особенностями. Увлеающимся, страстным. Когда он входил в азарт, ему было трудно остановиться, не дойдя до онца. Но то, что я вижу перед собой, говорит
— Я расспрашивал оллег младшего дознавателя Пацци, — проговорил Пау, - и неоторые сазали, что у него и раньше хватало придури.
Я поачала головой.
— В общении он был не самым простым человеком, это так. Слишом дотошным, слишом въедливым, слишом плохо понимающим других людей. Но здесь, — я указала на тоную паутину переплетенных нитей, — здесь нечто иное. Видите, — я коснулась арты, поверх оторой рваными линиями был нанесен арандашный рисунок изящной женской стопы, — схема ломается. Теряет целостность. А Стефано был одержим структурами. Четкими, непротиворечивыми, логичными. Но то, что я вижу здесь, в этом слое, наложенном поверх собранных младшим дознавателем доказательств, это хаос. Совершенный хаос. Такое чувство, что в характере Стефано, в нем самом… что-то изменилось. И я практически уверена, что причиной этого послужило стороннее ментальное влияние.
Главный дознаватель подался ближе.
— Почему?
Я скользнула пальцем по грифельному следу, исчезавшему за изображением запястья. Подцепив лист с рисунком, я открепила его от стены. Прерванная линия продолжилась, завершаясь ещё одной газетной статьей о приеме, где жирным контуром была обведена фраза «на празднестве присутствовали молодые супруги Аурелио и Дарианна Меньяри и сам лорд Ренци», а рядом добавлена надпись «где В?»
Паук следил за моими движениями со странным интересом.
— Связи, — пояснила я, касаясь исписанных листов, соединенных тонкими линиями. — Стефано Пацци искал способ объединить между собой все убийства. Выстраивал схему, прослеживал взаимосвязи, — я сняла со стены ещё один лист, открывая выкладки Пацци. Паук встал рядом, помогая мне убрать верхний слой мешающих рисунков. — Но из-за ментального воздействия связи внутри разума нарушились, исказились, спутались.
Я потянулась к листу, на котором была изображена рана леди Летиции. Рядом висела вырванная из книги страница с изображениями клинков различной ковки. Узкий стилет из Ромилии был подчеркнут тройной линией. Пальцы Паука повторили путь очередной нити, скрывавшейся под исписанным листом. Большая часть фраз на нем была тщательно вымарана, и текста было не разобрать. Главный дознаватель разочарованно отбросил лист на пол.
«Изумрудный», — открылась нашим взглядам лаконичная надпись, сделанная прямо на стене.
Изумрудный — как платок на шее мужчины из видения леди Мариссы.
Как платок Витторио Меньяри.
— Младший дознаватель Стефано Пацци был аккуратным и вдумчивым человеком, — тихо произнесла я. — Он последовательно перенес на стены своей гостиной все, что занимало его мысли. Эта комната, — я обвела рукой гостиную, — отражение его разума, слой за слоем. И я точно могу сказать: хоть он всегда был не таким, как все, он не был безумцем. Таким его сделала ментальная магия.
Лист за листом мы очищали стену от лишних
Избавленная от навязчивых образов, порожденных ментальным воздействием, история пяти страшных убийств раскрывалась перед нашими глазами, логически стройная и выверенная до последней детали. Стефано попытался протянуть в центр и шестую ниточку — неизвестную леди, застреленную охранником шесть лет назад — но, едва начавшись, цепочка оборвалась множественными вопросами, скрытыми под изображением обнаженной груди, тонкой шеи и плеч, едва прикрытых полупрозрачным шарфом. Эту часть стены Паук разглядывал особенно тщательно, но так ничего и не сказал.
Центральным листом оказалась картина. Руки, множество детально изображенных мужских рук, вытянутых вперед, так, словно пальцы стремились покинуть пределы бумаги. В каждое запястье была воткнута тонкая игла, к которой Стефано привязал концы протянутых по всей комнате нитей. Рисунок оказался подписан.
«Чужими руками».
Рядом с ним висело изображение молодой девушки, тщательно прорисованное до мельчайших деталей — вплоть до кристаллов в фамильной диадеме Астерио, лежавшей на высокой прическе, и длинных капелек сережек в изящных ушках — но без лица. Стефано не закончил картину, и там, где полагалось бы быть глазам, губам, носу, сиял чистый лист, отчего изображение казалось пугающим. Но даже так я узнала, кого пытался изобразить младший дознаватель.
Это была я.
Такой я предстала на своем последнем балу перед тем, как оказалась в тюрьме на долгие восемь лет.
Из-под рисунка выглядывал край другого листа. Мы одновременно потянулись вперед. Наши пальцы соприкоснулись, и я поспешно отдернула руку, словно обжегшись, на мгновение забыв, что и Паук, и я были в перчатках. Главный дознаватель аккуратно отколол желтый лист и отложил в сторону.
Белая гербовая бумага с размашистыми наклонными строками, столь непохожая на прочие документы, педантично переписанные рукой Стефано, бросилась в глаза. Судя по вензелям, это было письмо, отправленное из канцелярии прежнего главного дознавателя Веньятты.
Паук посторонился, давая мне возможность прочитать написанное.
«Уважаемый С. Пацци!
Ваши обвинения в применении ментальной магии, выдвинутые против лорда В.М., бездоказательны. К сожалению, время, потраченное на их рассмотрение, уже не вернуть. Прошу впредь не направлять мне официальных писем по этой теме, в противном случае буду вынужден поднять вопрос о вашей отставке».
В.М. Витторио Меньяри.
— Стефано Пацци нашел менталиста-убийцу, — произнес Паук. — И это стало последним, что он сделал, пока его разум еще не был… поврежден.