Паутина 1953

Рыбалкин Валерий

– Тоня, ты знаешь, как я к тебе отношусь, но муж у меня – человек партийный. Дети – комсомольцы, старший даже комсорг курса в техникуме. Я, конечно, сделаю для тебя всё, что смогу, но ты больше к нам не ходи, не стоит. Если что-то вдруг понадобится, постучи незаметно в окошко, а я сама к тебе приду потом, когда стемнеет.

Антонина не удивилась словам подруги. Всё было очень даже логично: городишко у них маленький, все друг друга знают, сарафанное радио работает превосходно, а рисковать никто не хочет. Слишком многие простые люди – обычные обыватели – запутавшись в липкой паутине доносов и спецслужб, отправились «отдыхать»

в места не столь отдалённые, дабы самоотверженным трудом искупить там свои грехи. Валили лес, работали на пилорамах, строили каналы для страны...

5.

…Суд тем временем продолжался. Василий по-прежнему сидел на скамье подсудимых и пытался понять:

«Как же так? Вот их привезли сюда троих – знающих опытных руководителей железной дороги. Ну, оступились, ну, неправильно сделали, ну и что? Заставьте покрыть убытки, накажите рублём или ещё как-то, но дайте людям спокойно работать. Ведь на своём месте эти специалисты принесут неизмеримо больше пользы, нежели в лагере, занимаясь ручным неквалифицированным трудом. Государство их учило, в них была вложена уйма времени, денег, и что теперь? Грамотными кадрами, будто микроскопом, гвозди заколачивать?..

И самое главное: кто же, в конце концов, «настрочил» донос?»

Василий по опыту знал, что без письменного заявления, как правило, ни одно дело не возбуждается.

«Кто? Кому это вдруг понадобилось?»

Перебрав в уме всех сослуживцев, он пришёл к выводу, что выгодно это могло быть в первую очередь молодому специалисту – тому самому общественному обвинителю, выступавшему на сегодняшнем суде. Больше некому! И теперь, поливая грязью своих старших товарищей, этот мерзавец прекрасно понимал, что именно он займёт место руководителя...

«Нет, всё-таки ошибся начальник когда-то, принимая эту мразь в свой маленький дружный коллектив! – почти вслух прошептал Василий, ни к кому не обращаясь. – Но… сколько верёвочке ни виться – всё равно конец будет! Придёт время, и безжалостная почти неуправляемая репрессивная машина затянет в своё нутро, раздавит и переломает новоиспечённого руководителя точно так же, как до него уничтожила многих и многих»…

А ещё понял герой нашего повествования, что попал он вместе со своими начальниками под жернова так называемого «Ленинградского дела», благодаря которому не так давно была разгромлена погрязшая в коррупции и измене партийная организация города на Неве. Газеты писали о какой-то незаконной ярмарке, об обогащении высокопоставленных чиновников, о нецелевом расходовании средств. И, скорее всего, описываемый провинциальный процесс был всего лишь малой частью огромной сети – паутины, в которую угодили крупные обличённые властью дельцы!..

…Прения, наконец, закончились. Заслушали «последнее слово» подсудимых, которые искренне раскаялись в содеянном, после чего суд удалился в совещательную комнату писать приговор. Зал негромко гудел разноголосым гомоном, а Тоня, не отрывая глаз от Василия, краем своего замутнённого сознания вдруг начала понимать, что пройдёт совсем немного времени, и его – такого любимого и родного – увезут от неё далеко и надолго, может быть навсегда.

«Выдержит ли он лагерное надругательство? – сверлила голову тревожная мысль. – Ведь ему уже пятьдесят пять,

а за плечами – три войны и две революции! А мама? Неужели умрёт? Или разобьёт её паралич? Годами будет лежать без движения. Нет, пусть лучше лежит, нежели превратится в безжизненный холодный труп! А то ведь как я без неё, совсем-совсем одна?!»

И у бедной женщины – в который раз за сегодняшний день – потекли по щекам незваные горючие слёзы. Ей было до одури жаль себя, детей, мать, мужа. А к горлу подступил, не давая дышать, жёсткий тугой комок. Стараясь от него избавиться, она встала, сделала шаг вперёд и… бросилась в объятия Василия. Охранники с трудом оторвали обезумевшую женщину от самого близкого для неё человека. Хотели вывести в коридор, но несчастная вдова при живом муже со слезами умоляла их, чтобы не разлучали её с супругом, которого – вполне возможно – видит она в последний раз…

Молодые конвоиры стояли в замешательстве. Не было рядом ни прокурора, ни адвоката, судья находился в совещательной комнате, поэтому пришлось действовать на свой страх и риск. И тогда, подчиняясь нормальным человеческим чувствам, стражи порядка оставили Антонину в покое. Она едва стояла на ногах, но села на прежнее место, а когда немного пришла в себя, то почувствовала, что в кулаке её зажат аккуратно свёрнутый листок бумаги. Узнав почерк Василия, женщина тут же, не разворачивая, спрятала чудом попавшую к ней записку...

…– Встать, суд идёт! – щёлкнуло по нервам у присутствующих.

Трое вершителей правосудия, следуя друг за другом, вышли из совещательной комнаты и заняли свои места: судья сел в центре, а по краям от него – народные заседатели. Этих фактически полноправных членов судейской коллегии люди прозвали архангелами или кивалами за то, что в большинстве своём они не смели возражать председательствующему. И если он к ним обращался в ходе процесса, лишь послушно кивали головами, безропотно соглашаясь с любыми его решениями.

По заведённой традиции приговор был написан заранее и согласован в вышестоящих судебных, а также партийных инстанциях. Судье оставалось лишь зачитать сей судьбоносный вердикт, тем самым выполняя возложенные на него необременительные, но очень важные по своей сути формальности.

Итак: начальник получил десять лет, главный – пять, а главбух – небывалое дело – всего лишь один только год лагерей! Радость и удивление переполняли Василия. Такой мизерный по сталинским временам срок не принято было давать никому! Но почему суд проявил к нему снисхождение? Это так и осталось тайной за семью печатями, только понял он – скорее, почувствовал – что не обошлось здесь без помощи парторга. Однако говорить об этом вслух – означало погубить друга, который и так рисковал слишком многим.

Антонина не сразу уловила смысл сказанного, и только спустя время у неё появилась по этому поводу своя версия. Ей казалось, что её слёзы, её отчаянный поступок – именно это смягчило сердце судьи и заставило его едва ли не помиловать Василия. Верной подруге осуждённого очень хотелось верить, что толстокожая судейская коллегия, выносившая по несколько обвинительных вердиктов за день, смогла проявить сочувствие к ней, к её горю. Не знала слабая женщина, что в этом спектакле всё было предрешено заранее.