Шрифт:
Любое совпадение с реальными событиями случайно, произошло не по вине автора, и последний не намерен нести за это никакой ответственности.
I
Началось это с ним, когда еще не обрушился Союз.
А до того было всякое: служил в армии, учился в музыкально-педагогическом институте на вокальном отделении… О славной карьере певца-солиста со временем мечтать перестал, ибо, как сказала ему одна примадонна: «Ничего не поделаешь, если
Двадцати пяти лет случайно женился. Жил с семьей долго и несчастливо. Росли две дочери; он старался быть хорошим отцом. Но в конце концов с женой все-таки развелся. Переселился в коммуналку, выхлопотав комнату через театр. Старшая дочь превратилась в бизнес-леди – уже в наши дни. Вторая претендовала стать художницей, однако оказалась патологической лентяйкой. Вместо стояния у мольберта она предпочитала посещать ночные клубы. Средства для этого отпускала мамаша, сдавая заработанную бывшим мужем кооперативную квартиру.
Кстати, не забудем назвать имя человека, о котором с самого начала зашла речь: Валерьян Александрович Морхинин. С приближением рыночной эпохи он покинул театр и устроился в Дом народного творчества (Домнартвор), курируя, по своей должности, несколько самодеятельных коллективов, занимавшихся хоровым пением.
Так вот, как-то в голову Морхинину поступил первый импульс, побудивший его посвятить свою жизнь совершенно другому делу: а именно – литературе. Произошло это следующим образом. После обеденного перерыва Валерьян заглянул в соседнюю комнату.
– Ну, как вчера? – спросил сидевший здесь Обабов, имея ввиду переговоры с руководителями хоров Морхинин застенчиво взял сигарету из пачки на столе Обабова, щелкнул его зажигалкой и пустил белесый дымок. (Он не курил, но «постреливал» изредка у знакомых.).
Выслушав подробное сообщение Морхинина, его сослуживец удовлетворенно кивнул.
– Впечатляюще, – заявил крупный чернокудрявый Обабов. – Тебе, Валерьян, всевышний дарование обеспечил. Ишь какой словарный запас! Надо бы с лекциями выступать о японской кулинарии. Сейчас модно. Или, например, историческое… про инков, ацтеков, про Шамбалу или чашу Грааля. А вообще тебе бы писать…
И это искренне советовал компетентный человек. Признаться, ухо Обабова профессионально слышало качество изложенного текста. Он учился когда-то в университете на филологическом. Погубили его два сильных увлечения: лошади и женщины. Со студенческих лет Обабов азартно и часто посещал ипподром. А пристрастие игрока дополнялось склонностью к полным блондинкам, имеющим уступчивый нрав. После трех разводов и нескольких сокрушительных проигрышей на бегах солидный Обабов превратился, как и Морхинин, в сотрудника той организации, где обосновались многие специалисты творческих профессий, чаще всего так и не окончившие университетов.
Словом, может быть, благодаря обабовским похвалам Морхинин и начал постепенно мудрить.
Оказавшись вечером дома, в своей комнате, он задумался. Посмотрел в глубину зеркала, перед которым обычно брился, и убедил себя, что еще не стар, довольно-таки миловиден и хотя не брюнет, однако и не блондин, и
Сейчас идут изменения в государстве, говорил себе Морхинин. Что-то новое хотят выстроить. Перестройка. И вот уже возникли никому не известные люди, располагающие миллионами американских долларов. А еще появилась в Москве категория почтенных на вид граждан, копающихся по утрам в мусорных контейнерах…
«Избитая тема! – воскликните вы. – Надоело!»
Морхинину тоже надоело. Об этом он писать не будет. О чем же бывший хорист расскажет в своих литературных начинаниях?
Он положил лист писчей бумаги на единственный в его комнате стол. Писательского стола у него не было. Морхинин припомнил реалии окружающей жизни с магазинными очередями, представил свой не особенно сбалансированный быт, и ему стало тошно. Он решил не воспевать современность, а осуществить свое писательское дарование (буде оно проявится) в области истории.
Морхинин посоветовался с Обабовым.
– Ты, Валерьян, начни с рассказа, а не с романа, – сказал Обабов.
– Почему? А Бальзак? А Дюма-отец?
– Это французы девятнадцатого века. А ты русопятый россиянин советского производства. Ты живешь по своим приемам выездки и обгона.
Обабов, видимо, возродил в душе впечатления ипподрома и рысистых испытаний.
– А Дрюон? – продолжал жалобно настаивать Морхинин. – Но у нас-то, в русской истории, все занято: от Великого Новгорода до Великой Отечественной. Даже бунтари охвачены романистами. Например, есть «Степан Разин» Злобина, а есть «Разин Степан» Чапыгина. «Емельян Пугачев» Шишкова с пушкинской «Капитанской дочкой» спорят и…
– Ты, Валерьян, человек глубоко начитанный, – перебил его Обабов, вдохновенно закурив «Честерфильд» (доставал где-то по большому блату). – Вот и найди мне из… скажем, восточной истории какой-нибудь неиспользованный сюжет. Представь: Средневековье, монгольские степи, узкоглазый воин на низеньком косматом коне, завоевавший полмира… Является в эту кровавую красочную эпоху Марко Поло, венецианский купец… Понял? Валяй неизведанное для литературного рынка, а не раскроенное и перешитое в многочисленных романах.
– Не пойдет. Про монголов – вне конкуренции: «Чингизхан», «Батый» Василия Яна. А про Марко Поло написал американец Генри Харт.
– Ну и что! Ты другое раскопай, – настаивал Обабов, зацепившийся почему-то за монгольские завоевания. – Были ведь и другие путешественники, добиравшиеся в этот период до кочевой империи. Ищи, брат, ищи. Со временем приспособишься и посыплется, как из мешка.
И вот Морхинин сидел над чистым листом бумаги с шариковой ручкой в щепоти неуверенных пальцев. В воображении его возникали бескрайние степи, заросшие полынью и ковылем, гладкие солончаки ослепительно сверкали под азиатским солнцем, желтели безводные пески. Лишь орел в бледном небе да сутулая каменная баба с чашей у живота нарушали однообразие вольно раскинутого плаща Вселенной.