Паутина жизни. Последняя любовь Нельсона
Шрифт:
И для этого вам нужно красивое платье? Вы еще очень молоды, дитя мое… так молоды, что мне не хотелось бы предположить…
Эмма высоко подняла голову, и ее глаза гордо сверкнули.
— Прошу вас, не продолжайте, мэм! Я подумала, не понадобится ли здесь молодая девушка, которая достаточно красива, чтобы показывать покупательницам туалеты в выгодном свете. Вот потому-то я и хотела надеть при вас это платье.
Дамы удивленно переглянулись.
— Ваше лицо достаточно красиво для этого, — сказала затем госпожа Болье, — но для такого занятия одного лица мало: надо иметь еще и безупречную
— Я знаю, мэм. Фигура у меня безукоризненна! По крайней мере, так сказал мистер Ромни.
— Ромни? — почти вскрикнули обе дамы. — Художник Ромни?
— Он хотел рисовать меня и предложил мне пять фунтов за каждый сеанс.
На лице миссис Кен отразилось недоверие.
— Вы говорите об этом так, как будто это для вас мало что значит. Почему же вы не идете к нему?
— Мистер Ромни уехал.
— Это неправда! Еще три недели тому назад я виделась с ним.
— Очень возможно, мэм. Но десять дней тому назад он рисовал меня в Дыгольфе, около Гавардена. Я только что заходила к мисс Келли, и швейцар сказал мне, что мистер Ромни уехал с нею в Париж. Мисс Келли присутствовала притом, как мистер Ромни рисовал меня, и пригласила меня к себе в компаньонки. Вот, она записала мне здесь свой адрес! — И Эмма спокойно достала листок из этюдной тетради Ромни и подала его мадам.
Это рука мисс Келли, — сказала миссис Кен, тщательно всмотревшись в почерк. — Я хорошо знаю ее руку: уже немало прошло через меня документов от нее на имя одного джентльмена.
Эмма усмехнулась:
— На имя джентльмена Джорджа? Толстячка?
Миссис Кен изумленно посмотрела на нее.
— Вам известно? — воскликнула она и обратилась к мадам Болье: — Мне кажется, девушка говорит правду. Нельзя ли помочь ей, милая моя?
Мадам Болье пожала плечами и ответила:
— У нас мертвый сезон. Осенью, пожалуй!..
— Когда мисс Келли вернется, ей уже не будет нужна помощь. — Миссис Кен задумчиво посмотрела на Эмму. — Я сама могла бы что-нибудь сделать для вас… но этот ужасный Лондон… ведь человеку не заглянешь прямо в сердце. Кроме того, я не знаю, учились ли вы чему-нибудь и можете ли вы вообще что-нибудь делать.
— Я понимаю ваши сомнения, мэм. На вашем месте я сама призадумалась бы. Но я не лгу! — И Эмма рассказала о себе, ничего не скрывая и не смягчая.
Миссис Кен внимательно слушала; ее пытливый взгляд проникал Эмме в самое сердце.
— Ну а ваша матушка? — спросила она затем. — Одобрила она ваш поступок?
— Я не спрашивала ее. Она так удручена несчастьями, что едва ли согласилась бы. Я просто написала ей, что уезжаю в Лондон к мисс Келли. Это на первых порах успокоит ее.
— Ну а в будущем?
— В будущем она будет иметь от меня только добрые вести.
— А если вам будет скверно?
— Вот именно тогда!
— Вы очень любите свою мать, дитя мое! — тепло сказала миссис Кен и обратилась к госпоже Болье: — А что, милая моя, если бы мы проверили, был ли мистер Ромни прав, когда объявил эту мужественную девушку совершенной красавицей? Не примерить ли ей платье с вашей витрины?
— С удовольствием, миссис Кен, если вы этого хотите. К сожалению, я все-таки не могу предложить мисс Лайон место у себя.
— Уж там посмотрим!
Платье
— Может быть, все-таки удастся устроить вас у меня, — сказала мадам Болье. — Я уволю одну из приказчиц и возьму вас на ее место.
— Простите, мэм… — покраснев, сказала Эмма. — Вы очень любезны… но я не хотела бы занять чужое место.
— Ваш образ мыслей делает вам честь, дитя мое, — ласково сказала миссис Кен, — и все это дает мне лишнее основание сделать вам иное предложение. Мой муж, мистер Кен, — один из лучших ювелиров Лондона. Среди наших покупателей имеются представители высшей аристократии. Не желаете ли поступить к нам? Вы будете принимать покупателей и с течением времени приобретете нужные знания, чтобы стать продавщи цей. Относительно условий уж мы столкуемся с вами. Вы согласны?… Но в таком случае, что же вы делаете? Зачем вы снимаете с себя это платье? Ведь я же говорила вам, что у нас бывает самое высшее общество, а следовательно, вы должны всегда быть элегантно одетой. Оставайтесь в этом платье, а мадам Болье даст нам еще ряд мелочей, необходимых для укомплектования вашего туалета. Потом при случае мы посчитаемся Ну одевайтесь! Мистер Кен должен сразу убедиться, что я сделала хорошее приобретение.
— О, как вы добры, мэм! — воскликнула Эмма, которую просто оглушило свалившееся на нее счастье. — Лишь бы мистер Кен согласился с вашим планом!
Миссис Кен улыбнулась и сказала:
— Мой муж соглашается со всеми моими планами, милое дитя. И вообще не надо этой преувеличенной благодарности. Поверьте, если бы вы не были красивы, я не пригласила бы вас.
Когда вечером Эмма разделась, она долго осматривала себя в маленьком зеркале мансарды, где ее поместили в доме мистера Кена. Улыбка удовольствия скользнула по ее лицу.
Первый день в Лондоне! Первый шаг на новом пути к счастью!
Она тщательно уложила свое старое платье. Впоследствии, когда она станет важной леди, грубая крестьянская одежда станет явным свидетельством ее торжества.
Но когда она достала из кошелька, где хранилась вся ее наличность, бумажку, в которую была завернута монета, ее лицо стало мрачным, зубы скрипнули и глаза заблестели от гнева. С трудом она высверлила в серебряной монете дырку гвоздем и повесила на шнурке на шею. Это был шиллинг Джейн Мидльтон.
Однажды утром, когда Эмма сошла вниз открывать магазин, миссис Кен сказала ей:
— Знаете ли вы, милое дитя, что сегодня исполнился месяц вашей службы у нас?
Эмма попыталась улыбнуться и сказала:
— В самом деле, мэм? Я надеюсь, что вы не раскаиваетесь в том, что наняли меня?
— Мы довольны вами, мисс Эмма. Вопрос только в том, довольны ли вы?
— О, мэм, я так благодарна!..
— Тише, тише! Мне кажется, я понимаю, что происходит в этой хорошенькой своенравной головке! В первый день вам все казалось здесь новым, ну а потом вы стали замечать, что, в сущности говоря, тут все одно и то же: одни и те же лица, одни и те же разговоры. И ваше юное сердечко почувствовало себя неудовлетворенным в магазине мистера Кена. Разве это не так, дитя мое?