Паутина
Шрифт:
Чтобы снять заклятие лешего, Ной стянул через голову рубаху, вывернул наизнанку и снова надел. Следовало бы переменить обувь с ноги на ногу, но сапоги не чувяки, шиты на левую и правую ноги, наоборот не натянешь. Сапоги были форменные, из мягкой кожи, но с твердыми подошвами. И штаны на нем были форменными, и рубаха, крашенные в небесно-голубой цвет. И не изо льна, а из какого-то неизвестного лесичам материала. Рубаха не была заговоренной от стрел: ютская материя не поддавалась заговорам. Нужно будет переменить одежду при первой возможности, подумал Лес. Иначе засекут в любой деревне, что перед ними беглец из ютшколы.
Сапоги поменять местами было нельзя, зато можно вынуть и переменить стельки,
— Стой, — приказал он жеребцу, потому что впереди слышалась чья-то брань.
Лес спрыгнул на землю, велел коню замереть, а сам скользнул на крики, стараясь остаться незамеченными. На краю леса перед пологим спуском к реке стояла лесная избушка, сложенная кое-как из неошкуренных стволов с плохо обломанными сучьями и комьями земли на комлях. Деревья не рубили и не пилили, а вырывали, словно тут потрудился глупый богатырь Еленя. Тот славился на все Лесное княжество дурацкой привычкой подравнивать леса: длинные стволы вбивал в землю, а короткие вытягивал.
Нов в детстве видел сосновую рощу, где потрудился Еленя. Деревья посохли. Дед рассказывал, что пришлось варить траву тирлич: отдельно корешки и отдельно стебли. Дедуле пришлось набирать в рот горячего варева из котелка с корнями и брызгать на глупого богатыря. Еленя взлетел вверх и повис вниз головой. Поостыл на ветерке, запросил прощения. Не стану, мол, трогать ваши сосны, Батюшка с вами, живите с неровным лесом, раз кривой нравится.
«Что с ним делать?» — спросил Пих у берестянских мужиков. «Закипяти стебли покруче, — решили мужики, — и пущай летит до Малых Подштанников, а еще лучше — до самой Драчевки! Драчевские старожилы ушлые, что конюх, что кузнец, что коновал. Они его стихами зачитают, заречется, поди, леса портить». На том и порешили. Один Вал Ленков, мужик кровожадный, потребовал, чтобы Пих кипятил варево несильно. Тогда Еленя полетит на высоте примерно половины дерева и станет ушибаться о каждый ствол. «Нехорошо так поступать, — решил дед. — Мы же не звери! И о деревьях подумать надо. Коли так дело повернуть, то от Берестянки до Драчевки просека получится. Чем же мы тогда от Елени отличаться станем, если в отместку за его проступок погубим стволов не меньше, а даже больше его?» Закипятил траву посильней. Вот уж коновал с конюхом над Еленей поизгалялись, когда долетел до Драчевки. Долго потом Пиху благодарственные приветы пересылали за то, что слушателя подкинул. Один кузнец недовольным остался. Он именно в тот день в очередной раз самогонодоильный агрегат изобрел, у которого капало с конца. Потому-то всю потеху с Еленей и проворонил. А когда проспался, то богатыря уже и след простыл, убежал куда глаза глядят. А кузнецу-то и обидно, что своих стихов почитать некому, раз единственный слушатель сгинул. Пришлось стихов своих слагалище заливать жидкостью с конца агрегата.
Историю эту, слышанную от деда Пиха, Нов припомнил, разглядывая щелястую избушку и прислушиваясь к спору иножити. Спорили двое леших. Кто-то из них закружил Леса на тропе.
Лесовики стояли саженях в трех друг от друга. Один рядом с березой и был с нее ростом, а другой рядом с сосной и, значит, ростом с сосновый ствол.
Одеты лешие были в гирлянды из листьев. Одежка тому и другому была явно мала, листвяные рукава рубах, застегнутых на левую сторону, не закрывали даже лохматых локтей, а штаны можно было бы смело назвать шортами, кабы Нову было известно такое слово.
Ты зачем дачку построил на моем участке? — вопрошал сосновый леший.
Потому что у тебя участок эвон какой: большой! — отвечал березовый. — Если я небольшую дачку отгрохаю, от тебя не убудет. А у меня лесок небольшой, деревья считанные.
А то у меня бессчетные! Да я каждый пень берегу, храню лесные богатства от дуроплясного истребления. А тут явился чужак чужаком, стволы не свои поизвел, да еще и построился на моем участке. Тебе разве не известно, чья земля сия?
Ну ты и жадина! — вскричал березовый. — Две дюжины стволов пожалел для лучшего друга!
Это кто же мой лучший друг? — возмутился сосновый. — Уж не ты ли? Лесной секач тебе товарищ, а не я…
Сам ты поросенок добрый, — обиделся березовый.
Сел на моих землях, да еще и обзывается! — заорал хозяин кусочка тайги. — Сейчас пересчитаем стволы, и волоки их на свой поганый участок. А мне отдашь взамен свою тайгу с равным количеством живых деревьев.
Я тебе свой кусок отдам? Да ты в своем ли уме? У меня и так надел махонький, белок и песцов с гулькин хрен, а соболей так и вовсе раз, два и обчелся, одни полевые мыши. А это товар бросовый, сам знаешь, что никто за него хорошей цены не даст. А ты, сопля зеленая, последнее оттяпать надумал! Хотя тебе заведомо известна моя территория: переплюнуть можно. А в прошлый раз, когда началась течка, мои соболь с соболихой к тебе утекли, да и наплодили соболят. Ты же мне ничего взамен не вернул! Вот и получается, что я с тебя взял лишь причитающуюся мне плату за соболиную стаю. Слушай мои условия: или моя дачка будет стоять здесь, или возвращай сто соболей!
А тысячу не хочешь? — взъярился сосновый.
Как не хотеть? — охотно согласился с такой цифрой березовый.
Да откуда ты вообще выкопал сто соболей?
Беглянка-то соболятами ощенилась! Каков приплод был?
Пятижды… Пятирижды… тьфу, не выговорить! Родила пятерых.
То-то и оно-то. В прошлом годе! Нынче оне подросли, сами народят, и все у тебя останутся. Вот-вот сто штук и получится!
Ловок ты шкуру неубитого медведя делить, — заявил сосновый. — На ходу подметки режешь.
Лес невольно глянул на босые пятки лешего и чуть не расхохотался при мысли, какие именно подметки можно срезать со стоящего под сосной.
В крайнем случае я могу вернуть пару собольков, что от тебя, ротозея, эмигрировали в мои тайги. А тех, что здесь народились, вернуть никак не могу. Кто на моей земле родился, тот мой по праву рождения. Можешь жаловаться царю нашему Мусаилу, он тебе скажет то же самое: мои собольки!
И пожалуюсь, и пожалуюсь! — пригрозил березовый. Не слишком, впрочем, уверенно.
Жалуйся хучь самому князю Кеду Рою, то-то он тебя защитит: последнюю шкуру спустит.
Я не я буду, ежели до самого князя не доберусь! Леса князю принадлежат, и ты всего-навсего арендатор. А строит из себя частного собственника! Я расскажу, как ты доходы утаиваешь и ясак не платишь!
Так ты еще и стукач! — возмутился сосновый, повернулся к стволу, ногами в хвойную почву уперся и выдернул его вместе с корнями и комом земли. Размахивая эдакой дубиной, двинулся на березового. Тот было вякнул, что с сосновым согласен мышами расплатиться, но противник компромисса не принял и замахнулся со всего плеча. Березовый, видя, что дело швах, подхватил с земли здоровенный валун и зафинтилил им в лоб хозяина тайги. Сосновый рухнул навзничь, и хвойная крона накрыла его зеленым одеялом.