Паутина
Шрифт:
Минут через двадцать между деревьями показалась покрытая бурым мхом крыша сторожки. Пащенко придержал шаг, спрятался за толстым стволом граба. Глыба и Матвеев последовали примеру командира.
Почерневшая от времени, вросшая в землю, с подслеповатым оконцем сторожка казалась чем-то похожей на ее бывшего хозяина. Запущенностью, отрешенностью, что ли, от той жизни, из которой пришли сюда Пащенко, Глыба и Матвеев. Если бы они не знали о трагическом конце лесника, о нем самом, то, наверное, не увидели бы в этой сторожке ничего особенного. А так… оконце
— Все спокойно, — вполголоса проговорил Глыба. — Можно идти.
В этот момент возле сторожки раздался громкий лай, а через несколько секунд выбежала и сама собака: крупный лохматый пес, похожий на кавказскую овчарку — такие стерегут в горах овечьи отары. С неистовым лаем собака кинулась в сторону людей, все еще стоявших за стволами деревьев.
Пащенко вышел на открытое место и поднял автомат. Пес заметил это движение и резко остановился, но шерсть на загривке встала дыбом, морда злобно оскалилась, он зарычал с яростью: он и не думал отступать.
Александр намеренно громко клацнул затвором автомата, и этот звук испугал собаку: она начала неохотно отступать, пятясь задом, но продолжая злобно рычать.
— Знает, что такое оружие, — с удовлетворением заметил Глыба. — Не дурак.
Продолжая держать автомат на изготовку, Пащенко пошел прямо на пса. Тот зарычал еще яростнее, а потом завыл, как волк, но отступил окончательно: отбежал от сторожки метров на десять и сел там на задние лапы.
— Такой же, как и хозяин, — сказал Александр и толкнул дверь сторожки плечом. Теперь, когда он имел полное право на обыск, Пащенко действовал уверенно.
В крохотном закутке-сенях он чуть не расшиб себе лоб, стукнувшись головой о прогнувшуюся дугой потолочную балку.
— Осторожно, товарищ командир, — предостерег Матвеев.
Глыба остался возле сторожки. Пащенко полагал, что предосторожность не помешает. Кто знает, быть может, диверсанты или дезертиры тоже пожалуют сюда, и тогда оставленный в секрете Глыба подаст своим сигнал опасности. На этот случай у командира поисковой группы имелся продуманный план захвата возможных «гостей».
В самой сторожке было так же темно, как и в сенях. Давно не мытое оконце пропускало очень мало света. Зажгли фонарик и нашли керосиновую лампу Габо. В ней еще оставалось немного керосина. При свете лампы принялись обследовать сторожку. Здесь стояли широкий топчан у глухой стены, застеленный вытертой до лоска кошмой, стол и две табуретки, сколоченные из плохо оструганных досок, висели еще несколько полок над печью, сложенной из дикого камня, на них почерневшая от копоти и грязи кухонная утварь. Везде запущенность. Почти пещерная жизнь.
— Можно подумать, что здесь жил первобытный лесной человек, — уронил Матвеев.
Пащенко промолчал, но не потому, что был не согласен с бойцом.
В сторожке пахло плесенью, сыростью, человеческим потом, гнилой древесиной, но Пащенко был убежден, что он ощущает тяжелый дух человека, ставшего для себя всем человечеством и ненавидевшего все, что существовало
На мгновение Александру стало жутко. Мутное оконце опять показалось ему во много раз увеличенным мертвым глазом Габо. Пащенко даже тряхнул головой, отгоняя от себя наваждение.
— Товарищ командир! — позвал Матвеев.
Пащенко подошел к нему. Боец стоял на коленях и, подсвечивая себе фонариком, заглядывал в топку печи. Там среди давнишнего пепла угольно чернел какой-то бесформенный комочек.
Александр подал Матвееву глубокую деревянную ложку с длинной ручкой, больше похожую, впрочем, на половник, чем на ложку.
— Осторожно, — предостерег бойца командир, — чтобы не рассыпалась.
Черный комочек оказался обуглившейся в огне коробкой от папирос «Казбек». Об этом говорило пятнышко несгоревшего картона на лицевой стороне коробки, где располагался характерный рисунок кавказских гор с вершиной горы Казбек.
Матвеев на всякий случай выгреб на пол пепел и не напрасно: нашлась еще гильза от выкуренной папиросы той же марки.
Положив находки в глубокую деревянную чашку, Пащенко теперь уже сам, подсвечивая себе фонариком, обследовал пространство под топчаном. Там было пусто. Матвеев сбросил на пол кошму с топчана. Обнажились почерневшие от времени и грязи неоструганные доски.
— Да-а-а, — протянул боец. — Царское ложе, ничего не скажешь.
— И «Казбек» курит, — поддерживая тон, вставил командир.
— Угостили… — и тут прозвучал подтекст. — Может, в селе? — добавил боец.
— Да он давно там не появлялся.
— Тогда в эту палату доставили угощения.
— Выходит.
— Застелю покрывало. Здесь все ясно.
— Подожди, — возразил Пащенко, — надо еще посмотреть.
К передней кромке топчана была прибита тоже грязная недоструганная доска, как бы облицовывающая топчан.
— Пойду пороюсь в его тряпье, — сказал Матвеев и отошел от топчана.
Пащенко запустил руку под «царское ложе», ожидая, что ладонь нащупает ребро облицовочной доски, но ничего подобного не произошло: ладонь легла на сплошную поверхность из досок, заподлицо подогнанных к нижней кромке облицовочной доски. Нетрудно было догадаться, что между верхним и нижним настилами топчана существует какое-то пространство…
Матвеев осматривал тряпье, развешанное у двери на ржавых гвоздях. Здесь висели фуфайка, овчинный тулуп, уже утративший запах и вид овчины, ватные штаны, две косоворотки неопределенного цвета и свитер крупной вязки.
— Не туда смотришь, Матвеев, — нарушил молчание Пащенко.
Боец резко обернулся. Пока он возился с тряпьем лесника, Пащенко успел разгадать секрет топчана. Оказывается, настил его был своего рода крышкой тайника, где хозяин прятал самое ценное имущество. Там лежали хорошо сохранившийся, обильно смазанный тавотом маузер в деревянной кобуре, мешочек с царскими золотыми червонцами, золотыми кольцами и сережками с драгоценными камнями и еще что-то, упакованное в посеревшую от пыли холстину.