Паутина

Костадинова Весела

– 45… - на глаза навернулись злые слезы.

– Какой кошмар, - вздохнул Василий. – Наверное была толще всех в университете?

– У меня была сложная беременность, - совсем не понимая зачем вообще что-то объясняю. – У меня мог быть резус-конфликт, поэтому подбирали питание.

– А, ну этим, конечно, все объяснимо, - издевательски протянул Василий.

Я бросила ложку на стол.

– Зачем я здесь? Что вам обоим надо? Хотите денег? Патенты отца?
– голос мой звенел от сдерживаемых слез обиды, унижения и страха.

–

Оу, разошлась-то как, - Василий салфеткой вытер губы, - спокойнее, голубка. Смотри какой вечер, птицы поют, лес рядом. А воздух какой чистый….

От его слов затрясло еще сильнее, руки уже ходили ходуном на столе. Сгорбившись, я смотрела на тарелку, чувствуя, как глаз покатились слезы, оставляя дорожки на щеках и носу. Поднять голову сейчас казалось невыносимым.

Роменский, до этого момента остававшийся молчаливым наблюдателем, вдруг встал. Я невольно вздрогнула, ожидая чего-то — нового приказа, угрозы, может быть, даже удара. Но он молча ушёл в дом, оставляя после себя напряжённую тишину.

Я не успела даже осознать его отсутствие, как он уже вернулся. В руках у него была тёплая куртка, тёмная, чуть великоватая, пахнущая чем-то чистым, свежим, но с лёгкой примесью дыма и земли.

Не сказав ни слова, он накинул её мне на плечи.

Я дёрнулась, словно от удара, сжалась.

Тёплая ткань тяжело легла на плечи, накрывая, отрезая от прохладного воздуха, словно предлагая защиту. Но я знала, что никакой защиты не было. Роменский вернулся на своё место, сел так же спокойно, как и до этого, будто ничего не произошло.

– Спрашиваешь зачем ты здесь, да, голубка, - Василий наклонился ко мне ближе, сложил руки замком и посмотрел в глаза. – Я бы это тоже хотел знать, Лиана. Как твоя жизнь повернула так, что ты оказалась здесь? И главное – когда? А еще важнее – по чьей воле.

На этих словах Роменский резко и зло выдохнул, как будто пытался сдержаться, но промолчал.

Я почувствовала, как что-то изменилось в его позе — его плечи напряглись, челюсть сжалась, но он снова не вмешался, не бросил ни слова. Просто отвернулся, уставившись в сгущающиеся за деревьями сумерки.

– И мы выясним это, Лиана, - покачал головой Василий, а после вернулся к еде. – А мясо все-таки придется съесть. Голодные обмороки и трупы мне здесь не нужны, так что, будь добра, ужинай нормально.

При этих словах я поняла, что спорить бесполезно, просто взяла пальцами нарезанное мясо и положила в рот, зажмурившись от неожиданно яркого вкуса сочного, пропеченного, хрустящего кусочка.

Я лежала в темноте своей комнаты и прислушивалась к тихим, успокаивающим звукам за окном: пение вечерних птиц, стрекот насекомых в траве. Мне было страшно, но еще больше в голове царил настоящий хаос. Что за игру затеял Роменский, что он хочет от меня? Он уже взял все, что мог, что ему еще нужно?

За поздним обедом, точнее ужином я доела мясо, не смотря

на то, что чувствовала себя проигравшей, виноватой. Макс всегда учил быть сильной, уметь справляться со страхами, а я снова и снова не могла взять себя в руки. За ужином мы больше не говорили, словно Василий совсем потерял ко мне интерес. А Роменский…. Он ничего не решал, ничего не комментировал. Он ел молча, с отсутствующим выражением лица, словно его вообще не было с нами. Иногда я ловила себя на том, что смотрю на него, пытаясь понять, что скрывается за этой отстранённостью, но он не выдавал себя ничем.

После ужина он остался на улице, а Василий проводил меня сначала до душа, где терпеливо дождался, пока приведу себя в порядок, затем сюда, зажег мягкий ночник и ушел. Ни слова, ни пол слова. Иногда, когда я прислушивалась, то слышала их тихий разговор на веранде, но слов разобрать не могла.

Поздно вечером мне стало плохо. Сначала это было просто неприятное ощущение тяжести в желудке, но уже через несколько минут боль скрутила меня в тугой жгут, будто внутри что-то сжалось, сдавило изнутри, не давая ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Жар накатывал волнами, сердце забилось чаще, а всё, что я съела за ужином, стремительно подступило к горлу.

Судорожно села на кровати, пытаясь унять накатывающую волну тошноты, но стало только хуже. Горло сдавило, холодный пот проступил на спине, а в голове осталась только одна мысль — сейчас случится непоправимое. Я из всех сил забарабанила в двери.

Василий влетел в комнату первым и, казалось бы, сразу все понял, успев подставить ведро. Следом за ним вбежала незнакомая женщина лет 35, изящная, но, как оказалось, довольно сильная, с короткими каштановыми волосами.

– Тихо, тихо, - велела она, уложив меня на спину и ощупывая живот. – Больно? Тут? Тут?

Нет, боли больше не было, словно избавившись от мяса организм тут же успокоился. Наверное, прав был Макс, говоря, что подобная еда приводит к большим проблемам.

– Ну что? – хмуро спросил Василий.
– Кать?

Она снова простукала живот, потом спину и поясницу. И отрицательно покачала головой.

– Вот блядь, - от души выругался Василий. – Все хероватее и хероватее… Гипноз?

– Не думаю, - отрицательно покачала головой незнакомка, поднимаясь с коленей, - ты сколько времени такого мяса не ела?

– Почти год…. – ответила я, сворачиваясь клубком и дрожа от холода.

– Вот и результат, - вздохнула она. – Плюс…

– Установки, чувство вины, страх…. – Василий сел в кресло напротив меня. – Эх, голубка, голубка, по самые уши ты в дерьмо влезла.

Я повернула к нему голову и выплюнула с ненавистью.

– Меня ищут и найдут. И то, что с вами сделает Макс…

– Ооо, - перебил меня Василий, - не сомневаюсь, голуба, что твой Макс уже землю роет: у него из рта мышь достали, вырвали, так сказать, почти с клыками.