Павел Филонов: реальность и мифы
Шрифт:
Таким образом, искусство превращалось в силу, преобразующую человека, и возвращало художникам и поэтам утраченные ими роли жрецов и пророков, «в другом, еще более важном и возвышенном смысле. Не только религиозная идея будет владеть ими, но и они сами будут владеть ею и сознательно управлять ее земными воплощениями» [77] . Филонов подчеркивал: «Так как творчество, т. е. сделанность, что бы ни изобразить на картине, — прежде всего есть отображение через материал и фиксация через материал борьбы за становление высшим интеллектуальным видом человекаи борьба за существование этого психологического вида, этому же равна и действующая сила искусства на зрителя, т. е. она делает высшее и зовет стать высшим(курсив мой. — Л.П.)» [78] .
77
Соловьев В. С.Три речи в память Достоевского // Соловьев В. С.Собр. соч. В 2 т. М.,1991. Т. 2. С. 293.
78
Филонов П. Н.Основные положения аналитического искусства // Сельская молодежь. 1987. № 10. С. 10.
Подобное мифологизированное восприятие творчества разделяли многие современники Филонова, пусть и в разной степени
79
Матюшин М. В.Опыт художника новой меры. 1926, V, 25 // РГАЛИ. Ф. 134. Оп. 2. Ед. хр. 21. Л. 1–2.
Что касается Филонова, то битву за нового человека он начал еще в предреволюционные годы, пытаясь объединить вокруг себя единомышленников. В 1914 году он организовал группу «Сделанные картины», в манифесте которой «от лица и во имя вечной и великой силы, живущей в нас» сформулировал основную цель творчества — «работать картины и рисунки, сделанные со всей прелестью упорной работы, так как <…> самое ценное в картине и рисунке — это могучая работа человека над вещью, в которой он выявляет себя и свою бессмертную душу» [80] . Манифест подписали пятеро художников, но кроме самого Филонова и Д. Какабадзе среди них не оказалось крупных мастеров. К тому же, судя по творчеству последнего, и он не до конца разделял веру главы объединения в преобразующую силу искусства.
80
См.: Филонов П. Н.Интимная мастерская живописцев и рисовальщиков «Сделанные картины».
На какое-то время Павлу Николаевичу удалось увлечь идеями «Мирового расцвета» Матюшина, что косвенно свидетельствует об изначальной близости их мировоззрений. Позднее, уже в пору охлаждения отношений, наступившего после возвращения Филонова с румынского фронта, эта близость сохранялась в глубинной сути концепций искусства обоих художников, проявившись, например, в том, что они положили в их основу оппозицию «глаза видящего» и «глаза знающего». Она определила название матюшинского метода — «зор-вед (зрение-ведание)». Филонов же внушал ученикам, что «„видящий глаз“ видит только поверхность предметов (объектов), да и то видит только под известным углом и в его пределах, менее половины поверхности (периферии); всей периферии глаз охватить не может, но „знающий глаз“ видит предмет объективно, т. е. исчерпывающе полно по периферии, безо всяких углов зрения» [81] .
81
См.: наст. изд.: Филонов П. Н.Письмо В. А. Шолпо.
Однако в эти годы желание воспитывать человека с «новым сознанием», раньше сближавшее художников, уже не могло скрывать, что объекты «видения и ведания» стали различными. Для Матюшина конечной целью творчества было возвращение человека к природе и в подключении его к внутренним и на первый взгляд неуловимым процессам жизни. Филонова интересовал мир людей как таковой, и он пытался не просто познать его, но, познавши, изменить, перевоспитав и возвысив каждого индивидуума, превратив его в человека будущего. Эта позиция окончательно сложилась к середине 1920-х годов, когда в жизни и в поведении Филонова наступил еще один перелом, не менее радикальный, чем в молодости. Отныне всю страсть души он обратил на творческую молодежь. Сформировав коллектив мастеров аналитического искусства, он получил, как казалось, желанный круг единомышленников. Теперь художник был не один и мог вступить в схватку чуть ли не со всем миром, клеймя на диспутах «белогвардейскую изо-сволочь». Выставки, на которых экспонировались работы его учеников, превращались в арену жарких споров. Одну из таких баталий в несколько утрированном виде описал В. Д. Метальников [82] . Друг неоакадемиста Н. Э. Радлова явно преувеличил «небритость и нечесанность» своих оппонентов, но агрессивный стиль пропаганды аналитического метода его адептами, скорее всего, описан верно. Из воспоминаний филоновцев нетрудно понять, что их выступления на выставках и в самом деле были столь же страстными и столь же категоричными.
82
Фрагмент из воспоминаний В. Д. Метальникова: «В помещении Дома инженеров <…> на Фонтанке открылась выставка произведений художника Филонова. <…> Картины его меня крайне поразили. Это были какие-то огромные пестрые панно, как будто все составленные из цветных граней или кусочков, наподобие калейдоскопа. Что на них собственно было изображено, понять было трудно. Из отдельных граней торчали то страдальчески искаженные человеческие лица, то головы каких-то чудовищ с оскаленными зубами. Из разных углов протягивались вперед чьи-то худые искривленные руки со скрюченными пальцами. А фоном всему этому служили падающие дома, красные фабричные трубы, купола церквей и грозовые облака. Чем-то страдальчески-напряженным веяло от этих непонятных, однако по-своему выразительных произведений. Они мне напомнили бессмысленные, но страстные выкрики глухонемого. Перед этими грандиозными панно прохаживались какие-то весьма странные молодые люди, как потом выяснилось, „филоновцы“. Небритые и нечесаные, в рваных пиджаках и пестрых, но грязных кашне, небрежно перекинутых через плечо, они явно были преисполнены величайшего высокомерия. Немногочисленные посетители несмело вступали с ними в пререкания, неизменно начиная с вопроса: „А что это собственно значит?“ Молодые люди отвечали довольно охотно, но явно презирали вопрошавших, выражая это снисходительными улыбочками, недоуменным пожатием плеч и переглядыванием». См.: Метальников В. Д.Н. Э. Радлов // ОР ГТГ. Ф. 4. Ед. хр. 1570. Л. 17–20.
Однако наиболее востребован учениками и последователями мастера, к тому же часто на короткий срок, оказался лишь формально трактуемый аналитический метод, который они восприняли как инструмент для самостоятельного творчества, а не как стимул для духовного роста по трактовке Филонова. Тому были объективные причины. Члены коллектива МАИ принадлежали к поколению, сформировавшемуся в иных условиях, нежели их наставник, и твердо стоящему на земле. Им был абсолютно непонятен и неинтересен метафизический аспект Мирового расцвета, более того, само понятие метафизики для многих стало синонимом презренной мистики. Они ограничивались исследованием современности как первой фазы движения к светлому будущему (в него свято верило большинство молодежи) и выявлением ее болевых точек. Их программная сосредоточенность на негативных явлениях вызывала больше всего упреков критики. На самом же деле изображение мрачных сторон жизни, чему учил «младших мастеров» аналитического искусства Филонов, было своего рода «заклинанием зла». Названное, а значит, познанное, оно неизбежно должно было исчезнуть, чтобы, наконец, наступило время мировой гармонии.
В 1920-е годы родился еще один из филоновских мифов, напрямую связанный с педагогической деятельностью: миф о музее, где бы в более широком масштабе реализовалась программа перевоспитания современников. И вновь его оформлению содействовало окружение Филонова и более поздняя критика. Долгое время из публикации
83
Л. И. Жевержееву была продана картина «Головы», 1910. ГРМ.
84
См.: наст. изд., Матюшина О. К.Призвание. Известно, что в феврале 1919 года комиссия по покупке картин для Музея живописной культуры приобрела 9 произведений Филонова. В том же году после закрытия Первой государственной свободной выставки произведений искусства начались аукционы экспонировавшихся на ней картин. На одном из них были закуплены две работы Филонова. Были и другие закупки. См.: Крусанов А. В.Русский авангард. 1907–1932. Исторический обзор. В 3 т. М., 2003. Т 2, кн. 1. Футуристическая революция 1917–1921. С. 119, 225.
85
См.: наст. изд., Филонов П. Н.Автобиография.
86
Там же.
87
Там же.
Ясно осознавая, что организация музея аналитического искусства — дело далекого будущего, особые надежды Филонов возлагал на выставку своих произведений в Русском музее. Он хотел превратить ее в пробную версию музея. Выставка не состоялась, похоронив надежды художника на то, что его творчество будет предъявлено людям и востребовано ими. Очень показательна «дуэль» между авторами вступительных статей к каталогу несостоявшейся выставки. В. Н. Аникиева с искренним сочувствием изложила теоретические постулаты Филонова, широко цитируя тексты теоретических выступлений и автобиографии. С. К. Исаков, еще недавно подвергавшийся критике за поддержку формализма, проанализировал искусство мастера с точки зрения победившей идеологии. Вывод его гласил: позиция Филонова, убежденного в пролетарской природе своего искусства, — «индивидуалистическая, типичная для мелкого буржуа» [88] .
88
См.: наст. изд., Исаков С. К.Филонов.
Еще более горьким ударом для Филонова стал распад коллектива МАИ, по времени совпавший с событиями в Русском музее. Драматизм ситуации состоял в том, что, в сущности, такой финал объединения был неизбежен. И то, что поводом для ухода большинства мастеров МАИ стали столь незначительные разногласия, как членство в нем Ю. Г. Капитановой, подтверждает непрочность уз, связавших наставника с учениками и изначально казавшихся нерасторжимыми. Одной из важнейших причин было то, что молодежь, которую Филонов пытался увлечь собственными мечтами о светлом грядущем, осталась глуха и слепа к его проповеди. Нашлись среди них и такие, кто оставил коллектив МАИ с убеждением, будто сумел-таки превзойти «старикашку», «выжившего из ума со своим мировым расцветом» [89] . Для того, чтобы понять искусство Павла Николаевича, им попросту не хватало элементарных знаний литературы и философии. И даже когда обладающий незаурядной эрудицией О. В. Покровский искренне попытался разгадать, о чем повествуют странные и притягательные полотна наставника, ему это не вполне удалось. Он принадлежал к иному поколению для которого на смену В. С. Соловьеву, Н. Ф. Федорову, поэтам-теургам пришли З. Фрейд, А. Адлер, О. Шпенглер, весьма далекие от идеализма мастеров раннего авангарда. И потому, даже руководствуясь искренним желанием понять и объяснить смыслы работ Филонова, Покровский по существу озвучил собственные импровизации, навеянные ими, как это происходило десятилетиями раньше с Хлебниковым, описавшим «Пир королей». Но оговоримся: в принципе это не противоречило внутренней установке Филонова — своими произведениями вовлекать зрителя в диалог, заставлять его выстраивать собственные логические цепочки. Постепенное прочтение картин должно было стать средством воспитания способности аналитического мышления, важного не только для творца, но и для реципиента.
89
Ганкевич С. В.Коллективу Мастеров аналитического искусства // Филонов П. Н.Дневники. СПб., 2000. С. 84–89.
Все это позволяет говорить о трагическом одиночестве мастера даже среди, казалось бы, близких ему людей. Не потому ли горький пессимизм пронизывает его «Тайную вечерю» (1920-е, ГРМ). Она часто истолковывается как недвусмысленное подтверждение того, что под давлением новой идеологии Филонов отрекся от былой и якобы истовой религиозности [90] . Но художник вполне серьезен в изображении фигуры Спасителя и ближайших к нему апостолов. Лишь по мере удаления от Христа становится все более откровенным со-присутствие учеников, но не со-причастие их происходящему. Окончательный отход от учителя демонстрирует Иуда в костюме типичного нэпмана с книгой «Подарок молодой хозяйке» в руках. И в памяти возникает Ф. М. Достоевский с его «Легендой о Великом Инквизиторе». Мессия явился миру, но не был понят теми, кто, казалось бы, призван действовать во славу его. Земные, узкие заботы мешают людям поверить в Учителя, несущего свет истины. И нет ли в акварели признания, что как «несвоевременным» было признано явление Мессии, так невостребованными оказалось и мечты автора акварели, и его высокий идеализм? [91]
90
Ковтун Е. Ф.Павел Филонов: от веры к атеизму // Мра 1/94. СПб., 1994. С. 116.
91
Образцом поистине «кощунственного» истолкования темы Тайной вечери можно считать рисунок на эту тему В. А. Сулимо-Самуйлло, представившего пьяную пирушку. Иное истолкование филоновской акварели дал в статье Г. Ю. Ершов. Он высказал мнение, что художник в рисунке выразил свое не слишком лестное отношение к обэриутам, а в образе щеголя с книгой в руках изобразил Д. И. Хармса. См.: Ершов Г.Филонов и обэриуты // Павел Филонов: Очевидец незримого. СПб., 2006. С. 55–68.