Павел I

Крестовский Всеволод Владимирович

– Вы действительно всегда отвечали это в с а м о м н а ч а л е, ваше высочество, – сказал Пален и нахмурился. – А я вам говорю: забудьте, ежели так, долг сына и верноподданного, ваше высочество, перед первейшим священнейшим долгом гражданина.

Александр молчал. На лице его выразилось волнение. Пален знал, что великий князь всегда волнуется при этом доводе. «Или притворяется? Может, и то и другое?..»

– И вид, однако, у вашего высочества, истинно краше в гроб кладут, – со вздохом сказал как будто некстати Пален: он чувствовал, что это замечание должно быть приятно великому князю. Впрочем, лицо у Александра Павловича было действительно бледное и измученное.

– Странно было бы, ежели б не так

было, Пётр Алексеевич.

– Вам надлежит сделать над собою усилие. Сделайте это для России, ваше высочество… Помните, как вы ей нужны. Подумайте, что вы скоро будете царём.

– Ах, полноте!.

– Через месяц, ваше высочество.

Александр быстро на него взглянул:

– Почему через месяц?

– Может, и раньше. Но едва ли позднее.

– Я не хочу вас слушать, граф, – строго сказал наследник, качая отрицательно головой и совсем закрыв глаза.

– Да что же, ваше высочество, мы говорим без свидетелей, – сказал Пален, не сдержав раздражения (лицо Александра чуть дёрнулось), – и ведь не расписок же мы у вас просим. – Он спохватился. – Мы льстились заслужить ваше доверие. Я только хотел заметить вашему высочеству, ежели вы говорите о сыновнем долге: должно вам спасти жизнь государю.

– Как? – встрепенувшись, сказал Александр. Он оторвался от спинки дивана и весь наклонился вперёд.

– Почём вы знаете, что на жизнь государя императора не готовится покушение? Да, покушение… За несчётные обиды, за непристойную брань, за поносные поступки, за всё, ваше высочество. Думаете ли вы, что всё себе можно позволить над русскими людьми? – с силой сказал он. – Почём вы знаете, что один из тех офицеров, которых он приказал бить палками, не заколет его кинжалом хоть нынче на маскераде? Или у полковника Грузинова, засечённого насмерть по его велению, не осталось ни родных, ни друзей?

– Боже мой! – слабо вскрикнул Александр, закрывая лицо руками.

«Может быть, и вправду поражён?» – спросил себя Пален.

– Ваше высочество, – сказал он проникновенно. – Вы должны спасти от ужасной участи вашего отца… И н е е г о о д н о г о: разные разговоры идут в гвардии, ваше высочество. Люди доведены до отчаяния. Дошло до того, что вспоминают ужасный пример Франции. Вы не только отца, вы Россию, быть может, спасёте. Дайте нам согласие, и дело будет сделано. Ни один волос не упадёт с головы вашего отца… Поверьте, и ему будет слаще жить, не делая зла, в каком-либо загородном дворце вдали от треволнений царствования. Подумайте о спасении души отца вашего. На ней много, очень много грехов, ваше высочество.

– Ах, Пётр Алексеевич, – сказал с жаром Александр. – Если б это случилось, я окружил бы всем почётом, всеми возможными радостями жизнь моего отца, я превратил бы её в вечный праздник отрады. Не один загородный дворец, все мои дворцы («мои», – отметил мысленно Пален) были бы в его распоряжении. Я устроил бы ему театр, я поселил бы с ним Гагарину… Да мы все ездили бы к нему в гости…

– Истинно так, ваше высочество. И государь будет счастлив, гораздо счастливее, нежели теперь, творя ужасы и от них же первый страдая.

– Ах, граф, – с ещё большим жаром сказал Александр, хватая Палена за руки. – Вы один имеете влияние на отца. Убедите его добровольно отречься от престола, и отечество благословит ваше имя…

«Он что ж, или почитает меня за дурака?» – удивлённо подумал Пален, пожимая красивые слабые руки великого князя.

– Да ведь как сказать, ваше высочество? – начал он. – Мы и хотим убедить государя императора отречься добровольно… Вся задача, как того достигнуть. Да, конечно, я имею на него влияние и слава Богу: истинно вам говорю, ваше высочество, – вставил он, опустив глаза, особенно подчёркнутым значительным тоном, – истинно вам говорю, ежели б не я, Бог знает, какое зло ещё не свалилось бы на Россию, на царскую

семью, н а в а с. Хоть и без всякой приятности, а скажу это вашему высочеству: всё возможно в деспотической стране, и времена царевича Алексея ещё, быть может, не миновали в России. – Он мельком взглянул на Александра и продолжал: – Да, я имею влияние на государя императора. Мы и надеемся убедить его добровольно отречься в вашу пользу. Но боюсь, не будет ли нерасчётливо следовать вами указанному. Сейчас дела наши в порядочном состоянии, но как бы не взяли тогда оборот неблагоприятный? Вы знаете нрав его величества… Ну, ежели я, например, завтра скажу ему в докладе: отрекитесь, государь, – будет ли толк, ваше высочество? Нет, ничего не будет, – разве лишь моя голова слетит с плеч… Впрочем, разрешите от имени вашего высочества предложить сию вашу мысль на обсуждение в тесном кругу Посмотрим, что скажут другие.

– Нет, ради Бога, от моего имени ничего не предлагайте на обсуждение. Я только вам говорю.

– Я за лестнейший долг почёл бы сделать вам угодное. Но соучастники н а ш и, верно, отвергнут сию попытку… А может, признают, ежели её делать, то не кому иному, как вашему высочеству Хоть времена царевича Алексея и не миновали, а всё же законный наследник трона может более уповать на снисхождение царя, нежели всякий из нас.

– Нельзя мне говорить в свою пользу: ведь я на престол взошёл бы, а вы не имеете в деле интереса.

«Вот как», – опять отметил в уме Пален.

– Мы все имеем интерес, – сказал он, – и о каждом такое же скажут. Ваше высочество в разговорах со мною и с графом Паниным не скрывали от нас намерения по вступлении на престол, уважая своими и нашими мыслями, ограничить произвол самовластья.

– Вы знаете, что это всегда было дражайшей моей мечтой.

«Voila qui nest pas tres clair», [285] – сказал себе Пален.

– Я предполагал, ваше высочество, что здесь не только прекрасная мечта ваша. Доброта вашего сердца, благородство ваших чувствований и помыслов хорошо нам известны… Ведь мы правильно поняли ваше высочество, разумея в словах ваших безотлагательное дарование России конституционного правления?

285

«Вот это не очень ясно» (фр.).

– Я ничего другого не желаю, граф.

– Вот наш интерес как граждан, любящих отечество. Могут быть и приватные интересы, но они лишены важности сравнению главным. Клеветники не устыдятся представить нас в худом свете. Пусть несут, что им угодно… Ваше высочество говорили о своём намерении поручить графу Панину управление иностранным ведомством. Ростопчин ведь никуда не годится, пустой и сварливый человек.

Он замолчал и вопросительно посмотрел на Александра.

– Вы знаете, я видеть не могу это калмыковатое лицо. Стыдно, что ему был подчинён такой человек, как Панин.

– Я точно того же мнения, ваше высочество. Панин честный, образованный и умный человек… Не без педантства, конечно, и немного ослеплён самомнением. Но лучшего слуги не найти вашему высочеству… Вы ещё говорили, что на меня хотите возложить бремя общего руководства правительственными делами?

– И натурально поручить это умнейшему человеку России.

– Благодарю выше меры, ваше высочество, хоть это отнюдь не важно, – сказал Пален, низко кланяясь. – Мне для себя ничего не надо. Я не алчен к почестям… Возвращаюсь к тому, как достигнуть отреченья отца нашего. Я прямо скажу, ваше высочество, тут необходим моральный шок. Мы должны предстать перед государем в образе силы. Мы будем молить государя об отречении, но надлежит, что-бы он чувствовал за нами и силу. И для того нужно согласив вашего высочества.