Павильон Зеленого Солнца
Шрифт:
— Потом осталась в кромешной темноте, — подхватила Элен. — Фонарик, конечно, не прихватила…
— Я же не собиралась задерживаться, — начала оправдываться Патриция.
— А кто говорит, что собиралась?
— Ладно, ты тоже не засветло прибыла.
— Все же вы встретились, — напомнил Эндо, - желая рассказать друг другу…
— Я не сразу смогла найти ворота. Да еще боялась переломать ноги в темноте. Бродила по усадьбе и вдруг увидала свет между деревьями. Представляете?! Кто-то разжег костер на Лисьей горе.
Эндо пересел на краешек стола.
— Тут ты, конечно, вспомнила об убийце и на цыпочках
Патриция опустила глаза.
— Вспомнила. И подошла ближе.
— Логично, — отметила Элен.
— Понимаешь, я стояла в темноте и была уверена, что увижу тех, кто сидит у костра, раньше, чем они — меня. Хотела посмотреть. Если они заслуживают доверия — попросить проводить меня вниз. Или просто одолжить фонарик — вдруг у них найдется.
— Благоразумная моя! — вздохнула Элен. — Продолжай.
— Ну, знаешь ли, — рассердилась Патриция. — Неужели я не смогу отличить честного человека от убийцы?
— Сможете. Когда он воткнет нож вам в горло. Раньше — вряд ли, — неожиданно жестко отрезал Эндо.
Луч света, падавший из окна, освещал его лицо — напряженное, почти гневное. Широкие черные брови были сдвинуты, губы туго сжаты.
Элен удивилась, вспомнив, как бесстрастно держался Эндо при первой встрече с Патрицией. Не давал себе воли? Почему — если она ему не безразлична? Или за три дня его чувства внезапно изменились? Что же их изменило?
— К счастью, ничего подобного не случилось, — тихо сказала Патриция. — Костер горел ярко. Я взглянула и не поверила своим глазам.
— Там сидели две лисицы и поедали жареную утку? — невинно справилась Элен.
— Нет, ехидина. Там сидели мужчина и женщина — в старинных тайанских одеждах. Знаешь, я минут пять с места сойти не могла, все смотрела — так это было красиво. На мужчине — белоснежный кафтан, расшитый пышными лиловыми цветами, — так одевались южные князья в пору своего могущества. У женщины темные волосы подняты в высокую прическу и украшены цветами хризантемы. Нижнее одеяние тоже белое, а верхнее — короткое розовое, расшитое мелкими алыми цветами. Когда женщина двигалась, казалось, по платью пробегают алые волны. Незнакомцы сидели у костра и молча смотрели в огонь. Я наконец опомнилась, вышла и заговорила с ними. В первую минуту они растерялись, мне показалось, даже испугались, но потом ответили очень приветливо. И самое потрясающее — ответили на старотайанском языке!
Элен немного отстранилась и прищурилась.
— Разыгрываешь?
Патриция чуть дара речи не лишилась.
— Конечно! Полночи по горам бродила — ради удовольствия вас разыграть.
— Вы спросили, кто они и что здесь делают? — перебил Эндо.
— Естественно. Они ответили: «Ищем прошлое». Я решила, они археологи.
Элен скосила глаза на Эндо. Тот смотрел на Патрицию с недоверием и некоторым даже восторгом. Переспросил:
— Вы… решили?
Патриция кивнула. Эндо прислонился плечом к стене и стал ждать продолжения.
— Потом мы заговорили об усадьбе, о госпоже Ота. Они спросили, нравится ли мне поэма.
— Тут ты зашлась от восторга… — не усомнилась Элен.
— Не перебивай. Я читала поэму на новотайанском ну и в наших безобразных европейских переводах. А они прочли по-старотайански, так, как поэма когда-то была написана. На два голоса, ведь там разговаривают двое — госпожа Ота
— Не вздумай реветь, — быстро предупредила Элен.
— Напоследок они рассказали любопытную легенду. Похоже, это исток всех легенд о Лисьем городе. Если помните, поэма оканчивается словами надежды на новую встречу, там, за гранью мира. Точнее, так — в европейских переводах. По-тайански — несколько точнее и резче. Встреча неизбежна, от нее не уклониться. «В новом обличье, но в мире знакомом». И дальше в подлиннике не очень ясная строчка: «Алым ли цветом, черной ли тенью…» У нас это переводят как: «На рассвете или глубокой ночью, но встреча будет». На новотайанском звучит примерно так же. А они расшифровали строчку совершенно иначе и рассказали вот что. Не прошло и ста лет после смерти госпожи Ота, а поэму уже передавали из уст в уста по всей стране. Кто-то из северных князей, встревоженный такой славой — оказывается, и слава мертвых не дает покоя, — объявил, что души госпожи Ота и поэта Сю-Тея были отвергнуты богами и воплотились в лисиц. Представляете?
Патриция торжествующе взглянула на Элен и Эндо. Вдруг спохватилась:
— Эндо, наверное, вам все это давным-давно известно?
— Нет, — односложно оборвал он. — Говорите.
Патрицию не требовалось просить дважды.
— Легенда в народе прижилась, но обрела продолжение. Мол, взамен утраченного царства госпожа Ота получила власть надо всем лисьим народом. И еще — право по ночам сбрасывать лисье обличье и карать лживых северян. Тогда я сказала, что потомки северных и южных князей перемешались. А они объяснили, что слова «север» и «юг» употребляются в переносном значении. Северянами называют тех, у кого в груди вместо сердца кусок льда. Если же твое сердце теплое и кровоточит при виде чужой беды — ты южанин. Поэтому строчки об «алом цвете и черных тенях» можно понимать как гениальное предвидение. Алый — цвет лисьей шерсти, черные тени — ночное время, когда шерсть скинута!
— С каких пор лисья шерсть стала алого цвета? — перебила Элен.:
Эндо в досаде хлопнул ладонью по столу. Элен удивилась. Не ожидала, что его так захватит рассказ. Подавшись вперед, Эндо требовательно и нетерпеливо смотрел на Патрицию. Она же пустилась в объяснения:
— Алый — в моем переводе. На Востоке оттеночная цветовая градация гораздо богаче, нежели у нас. Художники, наверное, могли бы дать точное определение этого цвета, я — нет. Просто подбираю ближайший. Вспомни лисицу, сидевшую вчера на стволе. Часть хвоста ее была в тени. Думаю, имеется в виду именно этот оттенок.
— Дальше, — почти не разжимая губ, велел Эндо.
— Собственно, это все.
— Об этих людях что-нибудь выяснили? Узнали их имена?
— Женщину зовут Хат-хен. В переводе: «Сменившая кожу». Правильно? — Патриция посмотрела на Эндо, он коротко кивнул. — Мужчину — Ин-Пэй — «Идущий рядом». Красиво, правда?
— Красиво, — согласилась Элен. — Подошло бы твоей лисице и ее поэту… Только почему твоим новым знакомым вздумалось щеголять на раскопках в праздничных костюмах?
— Не знаю.