Павильон Зеленого Солнца
Шрифт:
Не успел автобус отъехать, как в деревню, следуя обычными монашескими тропами, забрела бабушка Синь-эй. И тут уж односельчанам досталось от нее сполна. Недаром в Тайане поговаривают, что никто не умеет так браниться, как кроткие монахини. Почтенная старушка довела до сведения заботливых соседей, что именно о них думает. Надо же было сообразить — отослать девочку в город, да еще в семью, где имеется двенадцать детей, пятеро из которых приемные! Конечно, где двенадцать детей, там найдется место и тринадцатой, но Синь-эй привыкла к просторам. Запереть ее в городской квартире — все равно что дельфина
Патриция, слушая монахиню и вспоминая черноглазую попрыгунью, не могла не признать справедливости упреков. Переглянулась с Эндо. В один голос они вызвались съездить в столицу и вызволить маленькую узницу. Предложение было встречено с восторгом не столько монахиней, которой неловко было затруднять незнакомых людей, сколько ополоумевшими от радости соседями. Эндо с Патрицией вернулись в столицу. Разыскали родственников Синь-эй. Сама беглянка уже успела повидать дедушку в больнице и чуточку успокоиться. Услышав же, что в деревне ее дожидается бабушка и что возвращаться предстоит на машине, не устояла перед двойным соблазном и начала проситься домой. Эндо с Патрицией вежливо отклонили предложение переночевать на полу в обществе тринадцати сорванцов и отбыли обратно в деревню.
— Горным ключом вскипает вода…
Патриция вздрогнула, услышав слова, которые так долго и тщетно пыталась вспомнить. Какое счастье — говорить с людьми на одном языке! Читая строку из поэмы — знать, что ее подхватят. Не одной биться над вопросами, тревожившими еще госпожу Ота. Как приблизить к себе достойнейшего из людей? Как любить опустошенную землю, не позволяя забыть то прекрасное, что было на ней? Пробегать мимо таких вопросов — все равно что пробегать мимо собственной жизни.
Патриция смотрела на монахиню, радуясь, что может найти понимание не только с кем-то одним, очень близким, но и с малознакомыми людьми.
— Горным ключом вскипает вода, — повторила бабушка Синь-эй, заваривая чай.
Наступило долгое молчание, которое Эндо с Патрицией осмелились нарушить, лишь отпив по глотку. Оба вспомнили Элен за столом у профессора Шеня и невольно заулыбались. Затем должным образом порассуждали о достоинствах чая, в особенности — предложенного сорта.
— Чайный куст — священное растение, — неторопливо заговорила монахиня, обращаясь к Патриции. — Госпожа Ота посвятила церемонии чаепития несколько стихов. Она умела видеть великое — в малом и пробуждать в людях любовь к тому, что любила сама. Так, человек, безразличный к сорту «Ветер заката», прочитав строчки о запахе пыли и меда, не сможет не предпочесть этот сорт остальным.
— Как равнодушный к пению цикад не сможет не слушать их ночи напролет, заглянув в главу о «Звенящей усладе лета», — подхватила Патриция.
— Я вижу, вы читали поэму сердцем, — улыбнулась монахиня.
Неизвестно, кому эта похвала доставила больше удовольствия: Патриции или Эндо, не сводившему с нее взгляда.
— Мало кому удается прочесть поэму так, как ее прочел Ю-Чжан, — ответила Патриция.
Монахиня улыбнулась одними глазами.
— Да, он прочел поэму и приказал возвести Фарфоровый город. И все же не один Ю-Чжан посвятил жизнь прославлению памяти госпожи Ота. Более двух столетий монахи местного монастыря ухаживают за
Патриция непроизвольно схватила Эндо за руку. Он выпрямился. И уже не казался ни измотанным, ни усталым. Наклонившись вперед, посмотрел монахине в глаза — напряженно, цепко.
— Легенды о чайниках?..
Патриция чувствовала, что начинает дрожать, как в лихорадке. Неужели благодаря случайности они нашли то, что так долго искали? Глаза Эндо сухо заблестели, от него словно огнем дохнуло.
Монахиня чинно сложила руки на коленях, стараясь не замечать волнения гостей — это было бы невежливо.
— Вы щедро вознаградили нас за поездку в столицу, — сказал Эндо. — Ради такого рассказа стоило бы пересечь всю страну.
— Не придавайте слишком большого значения словам старой женщины. Вам нужно уезжать, а я отнимаю время болтовней. Простите. — Монахиня поклонилась.
— Мы не устали, но должны торопиться…
Эндо не договорил. Монахиня поняла его и без слов. Поднялась, раздвинула перегородки. Дождь кончился, тучи разошлись, в лунном свете поблескивали мокрые ступени террасы.
— Ворота монастыря запирают на закате, — объяснила монахиня.
Патриция, стиснув руки, повернулась к Эндо: неужели придется ждать утра?
— Не впускают даже паломников? — спросил Эндо.
— Впускают. Но…
— Мы не похожи на паломников, — перебил Эндо. — Не нуждаемся в пище и крове. И все же попробуем постучаться…
Монахиня выслушала его, опустив ресницы. Вероятно, почувствовала: если ворота монастыря не распахнутся, этот человек пройдет насквозь. После минутной паузы сказала:
— Я дам вам письмо к племяннику. Он настоятель монастыря.
Теперь пришла очередь Эндо и Патриции — низко кланяться.
Монахиня извинилась, что не может сама проводить гостей, и, не слушая возражений, разбудила внучку. Сонная девчушка терла руками глаза и похныкивала, жалуясь на усталость. Но едва услышала о предстоящей прогулке, как принялась скакать на одной ножке. Она охотно поднимется на гору Синь-эй. Иностранка не забыла, что гора носит это имя? «Синь-эй» — «ранняя пташка».
С каждой минутой девочка радовалась все больше. По утрам она относила в монастырь рыбу, но ни разу не ступала за ворота ночью. Это должно быть ужасно интересно и ужасно страшно! Она увидит колокол, под которым основатель монастыря прятался от злых духов. Говорят, по ночам этот колокол сам издает слабый звон. Тот, кто его услышит, узнает свою судьбу. А еще говорят, что…
Бабушка строго взглянула на внучку, и Синь-эй умолкла. Затем ей пришлось выслушать тысячу наставлений, как себя вести. Заметно приуныв, девчушка поплелась вперед, за ней последовали Эндо с Патрицией. Монахиня, стоя на пороге дома, провожала взглядом удаляющиеся огоньки фонариков.