Павильон
Шрифт:
Тебе это понятно?
Она сказала: «Понятно». Слово вырвалось из глубины души.
– Что нам с этим делать, Алли?
Ей свело губы, но она заставила их выговорить:
– Не знаю…
– Да? А как тебе вот это? – Он стиснул ее и крепко прижал к себе – так, что она услышала стук его сердца.
Он не поцеловал ее, просто держал и смотрел в глаза. Она не знала, что он там увидел, но знала, что видит сама.
Она ожидала увидеть злость, издевку, страсть – в свое время он так смотрел на нее. Но сейчас взгляд его был совсем другим, и она не
– Что нам с этим делать, Алли?
Они ничего не могут с этим сделать. И она ответила:
– Ничего.
– Оно очень сильно. Я не знал, что оно так сильно. А ты?
– Я тоже…
– Ты должна знать. Ты сделала все, чтобы убить его пять лет назад, и с тех пор я бегал от него. Если бы оно не было столь несокрушимо, мы бы его прикончили. Я твердил себе, что за пять лет все умерло, но это не оказывало ни малейшего эффекта.
– Я тоже…
– Я приехал сюда по необходимости. Эмми оставила на чердаке мои вещи, когда продала дом Джеку Харрисону.
Я не хотел приезжать – боялся увидеть тебя. И знаешь почему? Я внушал себе, что это якобы потому, что я боюсь, что все начнется сначала. Но дело было не в этом. Просто я боялся обнаружить, что все умерло. А что делать, если у тебя на руках труп? От трупа избавиться очень сложно. И я не собирался рисковать! Зачем мне такие неприятности? Но это не-пойми-что оказалось не просто живым, чертовски живым, оно разбушевалось! Я только посмотрел на тебя, а оно – вот оно, вопит во весь голос и прожигает насквозь!
Он говорил быстро-быстро, не останавливаясь. Слова падали, отскакивали, возвращались. Голос был совсем слабый, зато хватка – сильнее не бывает, и надо всем этим его часто бьющееся сердце. И в груди самой Теи стало что-то оттаивать, что-то такое, что было заморожено, казалось, намертво. Она почувствовала тепло, и внутри словно что-то отпустило. Она не могла пошевелиться, так близко они стояли. Она уткнулась лицом ему в рукав, и по щекам побежали слезы. Вот и все, что может быть между ними, – слезы, боль разлуки и боль воспоминаний, но хоть это у них общее, им не придется страдать в одиночку.
Неожиданно он выпустил ее из объятий и отстранился.
– Алли, ты плачешь?
Какой смысл отнекиваться: все лицо мокрое, а слезы льются и льются.
– Да. – пролепетала она.
– Ты же никогда не плакала!
– Нет.
Он вдруг расхохотался.
– Вот видишь, все-таки ты еще не совсем безнадежна!
На, возьми платок. У самой, конечно, нет – если только ты не изменилась.
Платок был мягкий и прохладный. Она прижала его к лицу и сказала:
– В том-то и дело. Ник, я изменилась, ужасно изменилась.
– И как же?
– Я стала жесткая и холодная… и… и злопамятная.
Я больше не люблю людей… у меня нет друзей. Я совсем не такая, как была раньше. Я тебе не понравлюсь. Я сама себе не нравлюсь.
– А кто виноват? Она превратила тебя в рабу. Мне Элла Харрисон говорила.
– Да…
Преграды рухнули, не осталось ничего, кроме правды.
Слезы смыли все старания казаться
Он видел ее такой, какая она есть: худая, бледная, сильно постаревшая. Он с улыбкой сказал:
– Дорогая, у тебя на носу осталась краска. Дай-ка я сам.
И в этот момент что-то произошло. Словно подул свежий ветер и унес мертвящие мысли, забивавшие ей голову, а она их нетерпеливо подгоняла, она не могла больше с ними жить. Ее Ники вернулся, он ее любит, прошлого больше нет!
Он вытер ей лицо и сунул платок обратно в карман.
– Или оставить его тебе?
– Не надо, у меня есть, правда есть. Ники, нужно возвращаться.
– Нет, давай поговорим. Сядем и разберемся. Только ты больше не плачь, слезы мешают разумному обсуждению проблемы. На случай, если сюда кто-нибудь заявится, припудри носик. Думаю, у тебя в сумочке для этого что-нибудь найдется?
Она достала из сумки пудру, которую он подарил ей на Рождество, за месяц до разрыва. Когда она закончила пудриться, он взял у нее пудреницу.
– Я ее уже видел. Это я тебе подарил?
Она кивнула, и он бросил пудреницу в сумочку со словами: «Давненько не брал я в руки такие штучки. Рад встрече!»
Говорил он легким тоном, но с оттенком враждебности.
– Ник, где ты был? – быстро спросила она.
– Я уже тебе ответил.
– Ники!
– Дорогая, отложим это до долгих зимних вечеров. Сериал в несметное количество серий. Ты будешь захвачена, очарована, испугана и временами шокирована. Скучать не придется.
– Ники, я видела одну статью в «Джаниторе», подписанную «Перекати-поле». Это был ты?
Он кивнул.
– Я так и подумала. Я продолжала покупать эту газету, надеясь, что будет что-нибудь еще. После второй статьи я уже не сомневалась, что это ты, но они появлялись нерегулярно.
– Дорогая, удивительнее то, что они вообще появлялись. Самая лучшая так и не была опубликована. Конечно, у меня нет доказательств, но я уверен, что мой посыльный передал ее местному знахарю, тот сварил ее с травами и стал лечить самых уважаемых пациентов. Видишь ли, моя репутация в тех краях была очень высока, и все, что я писал, воспринималось как магическое заклинание.
Но давай не будем предвосхищать зимние вечера. Сейчас поговорим о деле. Когда мы поженимся?
– Ники!
– Нет, не говори ничего сгоряча! Все это я уже слышал, и все это чушь собачья. Пять лет назад ты была молодая дурочка, а я вспыльчивый дурак. Оглядываясь назад, уже без эмоций должен сказать, что она устроила талантливый спектакль, и ей мастерски помогал доктор Баррингтон, доверчивый старый лопух.
– Ники!
– Дорогая, оставь этот укоряющий тон. Ну да, я Ники.
Перчатка брошена, меч вынут из ножен и все прочее в том же духе, что придет в голову. Короче, нам нужна правда, только правда и ничего кроме правды. Твоя мать попробовала нас разлучить семь лет назад. Она внушила тебе, что ей осталось недолго жить, и твой долг – оставаться при ней. Так продолжалось два года, а потом произошел взрыв.