Павлик Морозов [1978]
Шрифт:
Потом, кряхтя, вышла бабка Ксения, тонко пропела:
— Цы-ып, цып, цып, цып, цып!..
Дед издали наблюдал, как куры клюют зерно, дружно постукивая клювами. Вдруг он зашевелил усами, на цыпочках засеменил к птицам и с размаху хлестнул хворостиной белобокую курицу.
— Анафема!
Птицы с шумом разлетелись, подняли гвалт. Дед гнался за белобокой курицей, подпрыгивая на кривых ногах, сипло кричал:
— Опять Потупчикову куру кормишь, старая! Вот я ее, дрянь такую, в борщ!
Пронзительно
Дед остановился, тяжело дыша: навстречу ему по огороду шел человек. Он был невысок, коренаст, сед, осторожно переступал пыльными сапогами через картофельные кусты.
Дед ладонью смахнул с морщин пот, торопливо вытер ее о штанину, протянул человеку руку:
— Здравствуйте, Арсений Игнатьевич!
— Доброго здоровья… — Голос у Кулуканова низкий, спокойный, но в желтых глазах чуть заметная тревога, и на всем его широкоскулом лице с острой бородкой непривычная бледность, то ли от бессонницы, то ли от усталости.
— Что рано поднялись, Арсений Игнатьевич?
— Дело, Серега, есть. Пойдем в избу.
Пошли в избу. Кулуканов кивнул бабке, снял картуз, перекрестил лысоватую голову. Сел в угол под темной деревянной божницей, за которой торчали ножи и вилки; издавна служили эти иконы вместо шкафа.
— Позови Данилу.
Данила явился заспанный, длинно зевал.
— Садись. — Гость неторопливо достал из пиджака газетный лист с расплывшимися чернильными буквами. — Глядите — содрал сейчас с ворот…
Помолчали. Бабка непонимающе глядела на синие буквы, трясла головой. Она стояла над недоочищенной картошкой, с большим горбатым ножом в руках. На его лезвии густо белели царапины — следы от камня, о который его точили.
— Зажимщик хлеба! — Кулуканов скомкал лист, швырнул в сторону. — Когда-то Трофим приходил, кланялся: «Будь у сына крестным отцом». Согласился крестить. Кабы знал тогда, сам бы своими руками у попа в чашке утопил змееныша!
Данила сказал чуть слышно:
— Утопить никогда не поздно…
Гость сделал вид, что не расслышал, и продолжал глухо:
— У Силина закопанный хлеб нашли, а у Шитракова — оружие. Тоже он устроил — со своими босяками… И в стенгазете опозорил… — У Кулуканова задергалась щека, он потрогал ее пальцами. — Я к вам за помощью… Поможете?
Дед зашевелился:
— Чем можем, Арсений Игнатьевич.
— Так вот… Скоро ко мне придут имущество описывать, чтоб в колхоз передать… — Он вдруг поднялся, сжав губы, шумно задышал через нос. — Не дам проклятым! Ничего не дам! Спалю лучше! И хлеба не дам! Серега, вы с Данилой сегодня в сарае яму выкопайте. Незаметно чтоб… А ночью хлеб перевезем и зароем. У вас искать не станут.
Он тяжело опустился на скамью и, помедлив, прибавил:
— Треть хлеба возьмешь за это себе, Серега.
…Павла
Проснувшийся Роман сидел в деревянной кроватке. Павел присел рядом, укрыл брата одеялом, подумал: «Вырос как Ромка! Надо новую кровать строить». Он слегка покачал ее, замурлыкал:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать — пеленки полоскать,
А я — Рому унимать…
Аа… Аа…
Брат не унимался. Павел в сердцах запел погромче:
Зыбаю, позыбаю,
Пошла бабка за рыбою,
Мать — пеленки полоскать,
А я — за волосы таскать!
Роман заревел на всю избу. Павлу стало жалко братишку. Виновато склонился над кроватью:
— Ромочка, ну спи… Ну спи ж, братик…
Вскочила сонная мать.
— Ох, горе мое! Что же ты не скажешь?
— А он уж засыпает, маманька…
Роман умолк, едва мать прикоснулась к нему. Павел, зевая, отправился спать.
С печи Федя, свесившись, смотрел в окно.
— Чего ты?
— А вон, глянь, что там?
Над двором желтый месяц, и на земле от него светлые полосы. Прямо перед окном — забор деда Сереги. За забором двигаются чьи-то тени.
Павел шмыгнул к двери.
— Ты куда еще? — зашептала мать.
— Сейчас…
Неслышно спустился с крыльца, прильнул к щели забора.
Во дворе деда Сереги фыркают лошади. Трое — дед Серега, Данила, Кулуканов — снимают с ходка полные мешки, торопливо носят в сарай. Бабка Ксения копошится у ворот, никак не может справиться с засовом.
— Паш, а кони-то кулукановские, — слышит Павел шепот за спиной.
Оглянулся — рядом Федя вытягивается на цыпочках.
— Чего ты пришел?
— А ты побежал, и я тоже…
— Ладно, ладно, ступай спать.
Федя послушно уходит. Павел всматривается. Что бы там могло быть? Прячут зерно в яму. У деда столько хлеба нет. Ясно — зерно кулукановское. Вот гады! Сгноить хотят!
Данила возвращается из сарая с пустыми руками, останавливается, будто в раздумье, и вдруг делает скачок к забору.
— Подглядываешь, коммунист! — Грохоча досками, он взлетает над забором.
Но Павел уже исчез.
Дед Серега и Кулуканов недвижно стоят посреди двора, расставив ноги.
— Кто? — бормочет дед.
— Пашка!
Кулуканов срывается с места, хватает деда Серегу руками, трясет. Голос у него шипит, прерывается:
— Если какого уполномоченного из района присылают, не страшно: уедет сам. А тут свои глаза! Под боком! От них никуда не скроешься!