Паводок
Шрифт:
— Ты опять гоняла Юнни?
Она отодвинула тарелку.
— Он же не понимает, — сказал я.
— Нет, понимает! Вдобавок он не вытирает зад, не желает мыться и волосы у него жирные. И вообще, незачем ему валяться на моей кровати!
— Любит он тебя, потому так и делает.
Нина отодвинула стул и встала.
— По мне, так лучше б он окочурился, — прошипела она.
Мать возмутилась: нельзя этак говорить. Нина не ответила. И мать повторила: нельзя этак говорить про Юнни. Я глянул в окно. Он стоял возле дровяного сарая, развешивал сеть. Наверняка тщательно вычистил
Нина отпустила очередную колкость. В последнее время она стала совершенно несносной.
— Заткнись! — прицыкнул я.
Она взглянула на меня и усмехнулась.
— А что ты сделаешь, если я не заткнусь?
Я наклонился над столом и тихо, чтоб мамаша не услышала, проговорил:
— Проверю, кто поставил мою подпись, когда снимал деньги со счета.
— О чем это он? — встрепенулась мамаша.
— Анекдот рассказал про алкашей, — буркнула Нина.
С тарелкой на коленях Юнни сидел на керосиновой бочке, окуная в подливку последнюю картофелину. Я пошел к нему мимо сетей. Он смотрел вверх, на крепость. Интересно, что он там углядел.
— Куда это ты смотришь?
Он махнул вилкой в сторону каменной ограды, хрюкнул и знаком изобразил человека.
— Ты видел там кого-то?
Юнни кивнул, показывая на деревья.
— Когда?
В понедельник, знаком ответил он.
— Не разглядел, кто это был?
Юнни покачал головой, дочиста вылизал тарелку и поставил на поленницу.
Мы пошли наверх, к крепости.
— Что он там делал? — спросил я.
Он приставил кулаки к глазам, будто бинокль. Когда мы добрались до опушки леса, Юнни показал в заросли рябины. Я ничего там не увидел. Странно, по-моему, чтоб кто-то стоял среди деревьев и в бинокль смотрел на нас. Я раздвинул ветки. Зеленые листья, пропитанная влагой лесная почва. Хвоя, сгнившие ветки.
— Ты уверен, что здесь кто-то был?
Юнни поднял руку и выставил вверх три пальца. Я не понял. Он показал на кусты.
— Ты видел его три раза?
Он кивнул.
— Этой весной?
Он опять кивнул, потом изобразил знак января и поднял один палец.
Я прошелся под деревьями, осматривая почву, но ничего не нашел. И все-таки я поверил Юнни. Нет у него привычки врать. Значит, тут вправду кто-то стоял, наблюдая в бинокль за жизнью в Йёрстаде. Я попросил, чтобы он дал мне знать, если опять увидит этого типа, но мамаше и Нине — ни гугу.
Мы зашагали вниз, к усадьбе. Мать с корытом в руках вышла из курятника. Я открыл калитку, размышляя о том, кто бы это мог быть. Безусловно, не Тросет. Он и так много чего навидался. Врагов у меня хватает, только они не станут пялиться на меня в бинокль, у них совсем другое на уме, я-то знаю. Надо еще разок сходить к крепости и пошарить там как следует. Я подошел к матери. Она мыла корыто, изо всех сил скребла его своими большими красными руками, выколачивала, заливала водой и снова опорожняла.
— Пойду прокачусь, — сказал я.
Плеснув в корыто воды, она опять принялась ожесточенно скрести.
— Коров может загнать Нина.
— Конечно, езжай, — безучастно обронила мамаша и потащила
— Я ведь и говорю…
— И я говорю: иди катайся.
— Скажи мне одну вещь: ну почему я должен стоять тут и оправдываться?
— Разве я кого-нибудь просила оправдываться? — с неподдельным удивлением сказала она и поплелась к дому, а на крыльце обернулась. — Возьми Юнни с собой. Нина разбушевалась, удержу ей нет. Себя девка не помнит.
Я сел в «дацун», дождался Юнни.
Хёугер расположен милей дальше на юг по реке, на Заднике. В поселке есть магазинчик колониальных товаров и маленькое кафе, в том же доме. От Мелхуса до Хёугера рукой подать — всего-навсего десять — двенадцать километров, но почти никто в этот поселок не заезжал, ведь заняться там совершенно нечем, ну разве что поохотиться в горах или поплескаться в речушке, протекающей мимо кафе.
Я выбрал дорогу, пересекавшую трубы, которые много лет назад проложили мы с отцом и Хуго. Ведь каждую весну река протягивает рукав между Мелё и Задником. Вот и теперь, пока я был в городе, Квенна заняла привычное русло и бежала по камням, виднеющимся среди деревьев. Мне нравится, что вода течет по нашим трубам. Нравится ее золотистый цвет на грунтовых мелях, нравятся блестящие камешки на дне, нравится стоять в прибрежных кустах и заманивать на крючок щук. Сразу после нереста щуки прожорливы как никогда, что хошь заглотают.
Мы ехали мимо ручья с каменным мостиком, мимо заросшего травой пятидесятиметрового откоса. Я прибавил газу, одолел подъем, миновал заброшенную усадьбу Йёрсума. Затем дорога сделала поворот и пошла под уклон — к хёугеровскому кооперативу и кафешке. Заглушив мотор, я минуту-другую смотрел на окна с рекламой давно почивших сортов пива. Потом вместе с Юнни поднялся на крыльцо и вошел в кафе. Поодаль у окна сидела какая-то девчонка. Сутулый старик чертил что-то на салфетке. Я прошел к стойке. Юнни устроился возле окна. Из подсобки появилась хозяйка.
— Миндальное пирожное и кофе, — сказал я и, поскольку раньше она всегда соглашалась, продолжил: — Я оставлю его тут на часок, ладно? Вы уж угостите его, чем он захочет. Хлопот от него не будет.
Она взглянула на меня.
— На часок, не больше.
Я положил на стойку сотенную, взял пирожное и кофе и вернулся к столику.
— Слушай, мне надо отлучиться. На часок, не больше. Можешь поиграть на автомате.
Юнни взял чашку и издал один из своих нечленораздельных звуков.
— Играй сколько хочешь. Всего лишь часок, ну, может, чуть побольше.
Он откусил кусочек пирожного. На скатерть посыпались крошки. Я взял тарелку, подошел к стойке, поставил черствое пирожное возле кассы, взял чистую тарелку и другое пирожное, вернулся к столику.
— Я скоро.
С парковки я глянул в окно: Юнни сидел, уставясь на пирожное, наверняка такое же черствое. Я перешел через мост и свернул по тропинке направо. Там, на горе, стояли два дома; в том, что ниже по склону, жила Эстер, маленькая худышка лет около пятидесяти, незамужняя, а в верхнем — Сив. Поселилась она здесь сразу после Нового года. Дом принадлежал ее малахольной тетке.