Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]
Шрифт:
Главный лагерь занимался частями 1-й и 2-й гвардейских пехотных дивизий, делился вдоль и поперек на всем своем протяжении параллельными дорогами на большие квадратные участки, усеянными опрятными вытянутыми в ниточку белоснежными палатками с зелеными деревянными стенками. Каждый полк, батальон и рота имели свои постоянные участки и ревностно соблюдали щегольство и опрятность их наружного вида.
Параллельные фронту дороги назывались линейками. Первая или передняя линейка являлась парадным лицом всего лагеря. Шириной в несколько сажен, окаймленная аккуратно подстриженными газонными кантами и песочным тротуаром, вдоль которого возвышались грибки с сидящими под ними дневальными, она содержалась в исключительном порядке и чистоте. Никто кроме государя императора и сопровождавших его лиц не имел права проезда вдоль всего протяжения передней линейки, а пересекать ее было дозволено
Наш барак, как сказано выше, находился на самом левом фланге главного лагеря, и передняя линейка заканчивалась против него. Если не ошибаюсь, то с 1913 г. левее нас должен был расположиться гвардейский мортирный дивизион.
Красотой архитектуры наш барак не отличался. Это было высокое деревянное здание, темно–коричневого цвета с простой треугольной железной крышей.
Обращенный к передней линейке боковым фасадом, с небольшим крыльцом и парадным входом, барак тянулся во всю длину в глубь нашего участка. Внутри он состоял из двух передних комнат, служивших дежурной и приемной, и длинного высокого дортуара с 4-мя рядами коек с проходом по середине. Койки были отделены друг от друга небольшими шкафчиками. Между высокими окнами по сторонам дортуара стояли в гнездах наши винтовки и висела прочая амуниция. В противоположном конце барака находилась умывалка, небольшой цехгауз и выход в сад. Отделенная этим небольшим садом от барака в некотором отдалении, параллельно второй линейке находилась столовая, открытый с одной стороны продолговатый барак.
Между второй и третьей находилось офицерское помещение, небольшой лазарет и всякие хозяйственные постройки. Далее, между 3-й и 4-й линейками были бараки наших «дядек», вестовых, барабанщиков, горнистов и прочих служителей и нижних чинов, обслуживавших наши нужды. Совсем, сзади нашего расположения была конюшня с нашими строевыми лошадьми, возраст которых во многих случаях на много превышал предельный срок браковки, но, несмотря на это, преданно и покорно исполняли свои нелегкие обязанности.
Для инструментальных съемок, местность вокруг Красного Села и Дудергофа делилась на участки приблизительно в одну квадратную версту, и мы на узелки тянули номер участка.
Эти съемки производились попарно, т. е. два пажа работали совместно и получали одинаковый бал (но не всегда) за произведенную работу. Моим компаньоном был Богдан Ахматович, очень милый, спокойный и трудолюбивый мусульманин. (Он и его брат Лев поступили в корпус в 4-й класс. В 1917 г. Лев Ахматович покинул корпус при нашем переходе в 6-й или 7-й класс).
Первая стадия инструментальных съемок, на которые давалось приблизительно 3 недели, заключалась в триангуляции, т. е. в измерении расстояний и углов между самыми выдающимися пунктами участка, которые обозначались по нашему усмотрению вбитыми в землю вехами. От правильности триангуляции зависела правильность всей работы и, поэтому, было очень важно, чтобы все вехи были на своих первоначальных местах до самого окончания съемки и ее проверки.
Но мы не были одни на своих участках. Другие военные училища тоже производили инструментальные съемки и поэтому наши участки часто переплетались с их участками. Вехи каждого училища были выкрашены в разные цвета и поэтому легко различаемы.
Мы жили дружно со всеми училищами, за исключением Павловского пехотного. Со времен давным–давно забытых, антагонизм между пажами и павлонами традиционно передавался из поколения в поколение. Они нас презрительно называли «пижами» и «шаркунами», а мы их «павлонами» и другими менее благозвучными именами. Их было 600–700 человек, нас всего 60–70. Физическая сила явно была на их стороне и, пользуясь ею, они часто притесняли нас. Много было столкновений с павлонами и главной ареной этих столкновений являлось Дудергофское озеро. Если во время катания в нашей единственной лодке мы не были начеку, то могли быть уверены, что она очень быстро будет окружена многочисленными лодками павлонов и перевернута в воду со всеми сидящими в ней пажами. Мы мстили их грубой силе как могли. Павлоны, идя на стрельбище, должны были пересечь парадную линейку у нашего барака и пройти по дороге, отделяющей нас от Лейб–гвардии Финляндского полка. Как только раздавался крик дневального «Павлонов несут!», мы были готовы к их встрече. Если они шли под командой офицера, то — увы, для нас все проходило спокойно. Если же офицера не было, то мы вооружались всевозможными причудливыми медицинскими аппаратами, в том числе огромным, специально для этого заготовленным пульверизатором. Пропустив павлонов через переднюю линейку, мы, предшествуя и следуя за ними, «дезинфекцировали»
Когда наши отношения с павлонами обострялись настолько, что рисковали вылиться наружу и впутать в наши «семейные дела» начальство, мы взаимно искали исхода к успокоению темпераментов. Таков был случай во время инструментальных съемок в 1912 г. Павлоны стали вытаскивать наши триангуляционные вехи и переставлять их на другие места. Мы, конечно, не остались в долгу и последовали их примеру. Такое положение вещей не могло продолжаться, так как оно лишало возможности, как нас, так и павлонов продолжать съемки и отозвалось бы весьма плачевно на наших учебных успехах. Инцидент, к счастью для обеих сторон, был скоро улажен. Наш фельдфебель Безобразов и фельдфебель павлонов встретились где–то на нейтральной почве и пришли к соглашению, по которому павлоны обещали сохранять неприкосновенность наших вех, а мы, со своей стороны, обещали не «дезинфекцировать» дороги при их прохождении мимо нашего барака. Компромисс этот строго сохранялся, но это не мешало тому, что потопление нашей лодки продолжалось, как и раньше, а мы вместо «дезинфекции» нашли много других каверз, чтобы изводить павлонов. Так например, мы завели огромные монокли на широких желтых лентах, подзорные трубы и бинокли не меньших размеров (приобретенные у Пето на Караванной), чрез которые мы свысока смотрели на павлонов при их прохождении мимо нашего барака. К сожалению, некоторые из наших каверз были лишены остроумия и иногда выходили из рамок приличия. Подчеркну, что наш антагонизм с павлонами был основан на традиционных, а не на личных чувствах, и являлся исключительно «групповой», а не стихийной необходимостью. Единичных павлонов мы не затрагивали, так же как и они не затрагивали единичных пажей. Юнкер Павловского училища производящий, например, съемки на нашем лагерном участке, считался нашим гостем, и мы всегда приглашали его, как в наш барак, так и к нашему обеду или завтраку.
Во время съемок мы пользовались довольно большой свободой. После утренней молитвы и переклички мы собирались в столовой для раннего завтрака. Со дня выступления в лагерь казна отпускала нам только чай, кофе, какао, сахар и по одному горячему блюду к обеду и завтраку. Поэтому нам представлялась возможность официально дополнять наш скудный казенный рацион собственными средствами. Каждый класс разбивался по собственному выбору на артели человек по 10–12 в каждой. Из этого числа каждая артель выбирала своего заведующего, обязанности которого заключались в снабжении нас всевозможными кулинарными деликатесами. Каждая артель старалась превзойти другую в тонкостях своих гастрономических вкусов, и потому при месячных расчетах наш пай намного превышал заранее установленную плату в 15–20 руб. в месяц. Для удобства в этих случаях мы забывали наши неограниченные аппетиты и капризные требования, и ни чем не стесняясь, обвиняли заведывающего артелью в его хозяйственных неспособностях. Последнему ничего другого не оставалось делать, как покрыть из собственного кармана недоимку или, во всяком случае, часть ее. Это было необходимой лептой за «честь» быть нашим артельщиком. Ввиду этого своеобразного положения, последние выбирались только из имущих и из таких, которые не очень сопротивлялись остальным членам артели.
Заведующим нашей артелью был Дмитрий Ахлестышев, по прозвищу «Хлестаков». В течение трех лагерных сезонов он исполнял эту обязанность, и мы не могли пожаловаться на наш выбор.
После завтрака мы отправлялись на свои участки, как и, когда хотели. На ближние участки шли пешком, а на более дальние ехали, или на извозчиках или на подводах. Если была скверная погода, мы по желанию могли оставаться в бараке. Все что от нас требовалось — это выполнение съемки в назначенный срок, а как мы подразделяли время для нашей работы мало интересовало наше начальство.
Скорее для проформы и весьма редко нас посещали на участках курсовые офицеры и наш профессор топографии подполковник Орлов, по прозвищу «Алеха». Для проверки наших знаний постоянным и неизменным последнего был: «Укажите ваше сегодняшнее место нуля (техническое выражение)». Если начальство не находило нас на наших участках, это оставалось без последствий.
Наш с Ахматовичем участок лежал верстах в 2–3-х к востоку от Дудергофа, который в мае месяце еще пустовал. Сезон дачников и «жуков» (дам легкого поведения) начинался только в июне, по пребыванию полков гвардии в лагерь.