Пазл
Шрифт:
Не пойму, что первично – боль или мое пробуждение. Что стало причиной, а что следствием. В любом случае мне это не понравилось. Свет только и ждал, когда я открою глаза, чтобы проникнуть в меня через них острой белой болью, пронзительной, как си верхней октавы на кларнете.
Такое со мной уже бывало. И мама тогда тоже была рядом, близко-близко. Я, как и сейчас, не видел ее, но знал, что это она. Мне казалось, что, пока я ее чувствую, я есть и она есть… Но стоило ей отдалиться, я оказывался в открытом космосе без скафандра. Больше не было ни меня, ни ее. И я кричал от ужаса, думая, что это навсегда. Я еще не знал, что такое жизнь, но уже
Сейчас иначе: она есть, а я – под вопросом.
Буддисты говорят, что жизнь есть боль, а страдание – это твой выбор. Если жизнь – это боль, то я жив как никогда. Я – сама жизнь. Но я не мог выбирать или не выбирать страдание. Для этого надо хотя бы понимать, что ты есть. Я же рассыпался на атомы и даже не мог кричать, как тогда.
Кто-то в белом подлетел ко мне, заглянул в глаза, зачем-то посветил в них фонариком. Я хотел отшвырнуть этого садиста, собрал все силы, как вдруг почувствовал в руке тепло. Оно стало разливаться по всему телу, как волшебный эликсир, заменяя каждую клетку боли на блаженство. И я потек в свое небытие мягким, тягучим разноцветным слаймом. С собой я забрал мамину улыбку. Пока мне светили в один глаз, вторым я успел увидеть лицо. И если бы меня сейчас спросили, что такое счастье, – я бы вместо ответа предложил посмотреть на этот расплывающийся круг с белой горизонтальной полосой. Это был Валя.
В тот день, который рано или поздно станет первой датой на моей табличке, была только мамина улыбка и ее руки. Мне хотелось крепко за нее держаться, но меня так туго спеленали, что я толком не успел почувствовать своего тела.
Не будь я сейчас в жидком состоянии, тем самым разноцветным блаженствующим слаймом, вряд ли моя память смогла бы забраться так далеко. Нашелся первый кусочек пазла. Но если честно, я бы лучше обошелся без него, зная, какую цену пришлось заплатить за этот обрывок моей головоломки.
Разбился самолет, и я родился. Нет, я не летел в нем. И даже не собирался. Я спокойно сидел в мамином животе, разбираясь со своими конечностями, которые все время упирались мне то в лоб, то в нос. И тут что-то пошло не так. Меня стало сжимать с такой силой, что я решил: пора отсюда выбираться, тут больше не безопасно.
В том самолете был мой папа. А я появился, уже наполовину осиротев, через несколько часов после авиакатастрофы. Впрочем, я никогда не переживал по этому поводу. Потому что не мог сравнить, как это – жить с папой и жить после его смерти. Когда я смотрел на его фотографии, то думал лишь о том, что мы с ним примерно одной формы и из одного теста. Когда в мою голову забредают мысли о папе, что происходит крайне редко, то слов у меня не находится. Я только рисую силуэты, и они напоминают мне меня.
Мое сознание постепенно затвердело, перестало растекаться и вошло в режим наблюдателя за своими случайными воспоминаниями. Факты сами собирались по кусочкам в эпизод о первых годах моей жизни. Наверное, примерно так происходит у всех. Из рассказов, фотографий, домыслов и обрывков воспоминаний получается коллаж с эффектом голограммы. У меня был такой новогодний календарик, он завораживал своей нехитрой магией. Когда я смотрел на него под одним углом, у заснеженного
Так и с детскими воспоминаниями. С одной стороны смотришь – отлично все было, детство как детство, с другой – сплошная трагедия. В любом случае – это лишь картинка, потому что сам я мало что помню. Остается верить трагикомичным рассказам старших, которые часто еще и противоречат друг другу, как, например, «ты был идеальным ребенком» и «с тобой всегда было непросто». Я решил больше в этом не разбираться и склеил этот фрагмент пазла из своего «сборника рассказов про Илюшу».
Кира Александровна тогда взяла в руки себя и Илью. Его она с рук не спускала чуть ли не до года. Они вместе делали всё: спали, ели, гуляли… Впрочем, больше они почти ничего и не делали в тот год. А так как Илья родился гораздо раньше срока, он был только за такое положение дел и своего тела.
Страховая сумма за прервавшуюся жизнь Ефима Ильича, которую, к своему немалому удивлению, получила молодая вдова, пошла на обустройство жизни с чистого листа. Причем Кира Александровна решила сделать это буквально. За неделю из квартиры вынесли всю мебель, ободрали обои и всё, что было можно ободрать, оторвать и открутить. Афина Ильинична, мама Киры Александровны, не могла на это смотреть. Она причитала и просила не выкидывать «хотя бы вот этот старинный буфет из массива, он ей дорог как память о ее бабушке, и этот гобелен, и вот этот сервиз»… Кира Александровна послушалась и отправила огромный контейнер с вещами к Афине Ильиничне на дачу, где та круглогодично жила уже несколько лет.
– Да как же, куда же? – снова охала та.
– Раздай соседям. – Кира Александровна была беспощадна.
С трудом могу себе это представить, но так мне, по крайней мере, рассказывали.
Дальше я уже лучше помню. Бабушка обиделась на маму за то, что та решила выкинуть всю ее жизнь. В гости она к нам не приезжала, обосновывая это тем, что ей «больно заходить в это новое бездушное стерильное пространство, которое домом даже не назовешь». Мама, в свою очередь, отказалась ездить на захламленную дачу. «Мне там нечем дышать», – говорила она.
Поэтому дышали мы с мамой в парках и санаториях.
Каждая стена нашей квартиры была похожа на чистый лист. Гостям непременно хотелось эту чистоту чем-то заполнить.
– Может, хотя бы цветные шторы? – как-то предложила ее подруга-дизайнер. – Ну или яркую мебель?
– Яркой должна быть жизнь, а не квартира, – постаралась не обидеть подругу мама.
– Вот Илюша немного подрастет и привнесет красок в твой белый дзен, – постаралась не обидеться подруга.
Но «Илюша, – говорили воспитатели в детском саду, – на удивление аккуратный ребенок». Да, полностью согласен.
Пятна, особенно хаотичные, мне долго не нравились ни в каком виде, порой до боли. Вот поэтому я не люблю осень. Сейчас наверняка именно она за окном. Все неприятности у меня происходят как раз в это время года. Ну если не считать моего рождения. Хотя вообще-то родиться я должен был в декабре, то есть зимой, когда все формы плавные, цвета монохромные, одежда у большинства людей черная, гармонирующая с цветом снега на дорожных обочинах города. Никаких сюрпризов за каждым поворотом. Если выгребу, уеду жить туда, где так всегда.