Пазори
Шрифт:
– Почему же, Константин Спиридонович? – не унималась первокурсница.
Взглянув на часы, я понял, что мог себе позволить потратить пять-десять минут на отвлечение от основной темы.
– Ну давайте попробую объяснить. Вам на птицах с зёрнами или на обезьянах с камнями?
– Как угодно.
– Значит на птицах. Есть такое понятие – «голубиное суеверие». Оно появилось после экспериментов психолога Фредерика Скиннера. Тот сажал голубей в клетки, снабжённые кнопкой, поднимающей шторку, за которой были спрятаны зёрна. Нажимая на неё, птицы получали доступ к еде. Однако, когда экспериментатор убирал кнопку и поднимал шторку произвольно или же по таймеру, птицы задумывались, за что их награждали.
– Но люди ведь умнее голубей, – подметил смышлёный студент, развалившийся прямо напротив меня на первом ярусе.
– Не для всех случаев релевантное наблюдение, но принимается, – согласился я. – У людей логические цепочки и действия были куда сложнее. Иногда может даже и вовсе некоторые решения оказывались правильными. Предположим, разболелась у древнего человека голова от давления. Конечно, под рукой у него тонометра нет, и о существовании гипертонии ему поведать никто не может. Зато древний мир полон опасностей и желающих тебя убить. По какой-либо причине, будь то колючка, хищник, схватка с врагом или собственная неуклюжесть, наш больной получает ранение, кровь льётся, и, хвала небесам, разум проясняется. Нам с вами понятно – давление от кровопотери упало. Да, не самый действенный и далеко небезопасный способ, но в древности другого нет, как и представлений о кровяном давлении. Вот исцелившийся ценой крови и начинает гадать, что с ним произошло. А куда его заведёт собственная фантазия – кто знает. Будут ли это обуявшие разум злые духи, которых он умилостивил кровью, или проклятье недоброжелателей, снятое божеством в обмен на жертву, нам уже не важно. Механизм таков. Он считает особыми предметы и обстоятельства. Случайно сжёг пищу на ужин, а утром охота удалась – умилостивил духов леса. Стучал в пустой кожаный сосуд для воды во время засухи, выбивая последние капли, и дождь пошёл – готов ритуал на вызов осадков, только бурдюк поменять на что-то поудобнее да звонче, вроде бубна. Поколение за поколением подобные наблюдения накапливаются, обрастают бессмысленной, но эффектной для сенсоров чепухой типа пёстрых перьев, гортанных песен, да ароматных трав, и вуаля – оставайся с нами мальчик, будешь нашим шаманом.
Я специально сделал неправильное ударение на последнем слоге и простонал от резкой боли в ладони. В пылу объяснений совсем забыл, что держал в руках хар. В какой-то момент бездумно сжал древнее лезвие, а то оказалось вовсе не таким тупым, как можно было подумать.
– Ну вот, – хохотнул я, демонстрируя повреждённую кисть. – Ценой крови избавил себя от необходимости вести лекцию на подмене.
Вернув хар в ножны и сунув их в передний карман брюк, я пошевелил пальцами. Все работали.
Остановить кровотечение было не чем. Хлестало порядочно, но, похоже, крупные вены я не задел. Лишь надрезал верхние слои кожи, и она разошлась, надрываясь дальше по рассечению и принося новую боль при попытке раскрыть ладонь. А вот болело нешуточно. Если бы я не видел, что всё не страшно, мог бы подумать, будто отхватил себе всю кисть по запястье. Жжение у краёв раны усиливалось, растекалось по тканям и устремлялось прямо к мозгу. Голову начал разрывать звук шёпота студентов. Те словно сговорились и одновременно принялись яростно шушукаться. Голосов оказалось так много, что было невозможно разобрать
– Тишина! – потребовал я.
Замолчали. Однако глядели на меня с какой-то опаской. Вопреки моим ожиданиям, кровотечение не замедлилось. Лекцию пришлось прервать.
Извинившись, я покинул аудиторию и поспешил в медицинский кабинет, располагавшийся этажом ниже в противоположном крыле корпуса. Сбежав по лестнице и окропив её кровью, нырнул в коридор. Только на полпути осознал, что тот был пуст.
Да, шли занятия, однако обычно это не останавливало заучек от посещения располагавшегося на этаже читального зала, прогульщиков, спешащих по кратчайшему пути через лестницу в столовую, и бездельников, устроивших себе курилку в мужском туалете.
Даже свет не горел. Путь освещало хмурое небо, заглядывавшее в одинокое окно в конце коридора. Рядом с ним и располагался медкабинет, а напротив него – техническое помещение, дверь в которое была чуть приоткрыта. В крохотной щели мелькнуло что-то. Я остановился. За створкой разгорелся и погас отблеск желтоватого света.
Звук шлёпающих с кончиков моих пальцев на линолеум капель крови перебивали одинокие слова, доносящиеся из техпомещения. Кто-то шептал. Студенты? Шушуканья сменяло тяжёлое дыхание. Чем они там занимались?
Подскочив к двери, я толкнул створку. В ноздри ударил запах жжёной проводки.
– Ёксель-моксель! – крякнул ковырявшийся в щитке электрик. – Заколебали! Как сделаю – не пропустите!
Он поправил налобный фонарь, слепанув диодами прямо мне в лицо, и захлопнул дверь перед самым моим носом.
На стук в медицинском кабинете не ответили, но дверь приоткрылась от ударов. Внутри над столом склонилась медсестра, скроллила ленту соцсети на лежавшем перед ней смартфоне. Судя по ритму басов, доносящихся из её наушников, она слушала что-то из восьмидесятых.
– Здравствуйте, – поприветствовал я как можно громче, но не срываясь в крик.
Девушка не заметила меня, даже когда я подошёл к ней почти вплотную.
– Добрый день! – повторил я уже громче, чем следовало.
От неожиданности бедняжка закричала и отдёрнулась в сторону. Своим приветствием я, видно, попал в секунду тишины между песнями.
– Зачем орать? – возмутилась она, снимая наушники. – Не глухая…
– Мне нужно обработать порез.
Я продемонстрировал перепачканную подпёкшейся кровью ладонь. Девушка молча смотрела на неё несколько секунд, а потом подняла удивлённый взгляд.
– Да поздно уже.
– В смысле, как это? – не понял я. – Гангрена?
– В раковине вымойте, – отмахнулась медсестра, закатив глаза.
Опасаясь, что рану будет щипать, я нехотя подошёл к пристроившейся в углу раковине-тюльпану и открыл холодную воду. По истрескавшейся керамической чаше побежала розоватая вода и устремилась в клокочущий провал слива. Боли не было. Раскрыв ладонь, я увидел аккуратный разрез в двух-трёх верхних слоях кожи. Её загнувшиеся кверху края белели над внутренними, более розовыми. Капилляры казались не задетыми.
– Но ведь кровь была! – удивился я, ощупав рану.
Медсестра повела плечом, мол, понятия не имею, что там тебе могло привидеться.
– Не ковыряйте больше, – сказала она.
Рана действительно выглядела так, будто уже успела поджить, а я с неё содрал болячку. Девушка плеснула на повреждение прямо из пузырька хлоргексидином и в три-четыре оборота перевязала ладонь бинтом. Рука больше совсем не болела.
Сверчком прострекотал смартфон. Поблагодарив медсестру, я проверил сообщения. Аня интересовалась, успеваю ли я. Сверился с часами. Следовало поторопиться. Я дёрнул дверь и почти втащил внутрь держащуюся за ручку девушку. Пришлось придержать её, спасая от падения.