Печали веселой семейки

Серова Марина Сергеевна

Что ни говори, а получалась не слишком красивая картина. Зачем-то, ради какой-то «благой цели», как утверждают Андрей и Мария, им потребовались деньги, и большие. Что это за благая цель, я не знаю, но ради нее Мария согласилась на альянс с Каминским, который вряд ли способен — если вообще когда-нибудь был способен — вызывать в женщинах восхищение. А про Андрея я вообще молчу! Какой же может быть благая цель, если, преследуя ее, он согласился на связь с Эммой Эдуардовной, которая у нормального молодого парня вряд ли способна вызывать теплые чувства.

Правда, я тут же вспомнила, что и сама в своем расследовании пользовалась не самыми красивыми методами.

Взять хотя бы мое первое и последнее свидание с Терентьевым, на котором я думала большей частью о том, как бы выудить у него, моего главного подозреваемого, признание. Но все-таки — и это чистая правда! — сколько раз я жалела о том, что судьба столкнула меня и его именно так, а не по-другому. А как было бы здорово встречаться с ним не как частный детектив с подозреваемым, а просто как женщина с мужчиной, ведь мы более чем просто симпатичны друг другу!

— Но что же за благая цель у вас была такая? — осведомилась я, отвлекаясь от своих мыслей.

Ответила мне Мария. Однако, прежде чем это сделать, она обратилась к Андрею:

— Знаешь, по-моему, мы должны все рассказать детективу. Пусть, выслушав нас, она сама решит, как лучше всего поступить в сложившейся ситуации. Похоже, мы все сейчас оказались не в очень-то приятном положении, и надо как-то его менять.

Андрей молча кивнул.

Кажется, гадальные кости не соврали мне и на этот раз. Не зря они предрекали мне властные полномочия. Сейчас именно мне придется решать, что делать дальше, и я невольно почувствовала гордость.

* * *

— Дело в том, что мы с Андреем брат и сестра, — начала Мария. — Правда, мало кто об этом знает. Мы носим разные фамилии, потому что у нас с Андреем разные отцы.

— Кстати, — поинтересовалась я, — ваша, Андрей, фамилия действительно Мурашов?

— Нет, конечно, — сказал Андрей. — А как вы выяснили эту? Наверное, на вокзале, когда мы с Эммой Эдуардовной покупали билеты на поезд до Москвы?

— Конечно, — ответила я. — Похоже, вы умеете предугадывать последствия.

— Похоже на то, — смеясь, подтвердил Андрей. — Так неужели я, зная, что вы будете меня искать, стал бы давать вам в руки такой козырь, как моя настоящая фамилия. Нет уж, я даже сейчас ее не назову. Достаточно вам будет знать, что, устроившись на работу к Каминскому — я водителем, а Мария секретаршей, — мы обзавелись новыми документами, причем фамилии в них были уже другие.

— Тогда понятно, почему Воб… то есть Эмма Эдуардовна клятвенно заверяла меня, что Мурашов — ваша настоящая фамилия.

— Ну да, конечно. Может быть, мне плохо удается играть роль человека, угрожающего вам по телефону, но уж о такой простой вещи, как смена фамилии и получение нового паспорта, я додуматься могу, хоть я и дилетант и никакого преступного прошлого у меня нет, даже не ищите.

Выяснив попутно то, что меня интересовало, я попросила Марию продолжать.

— Так вот, — стала она рассказывать дальше. — Когда наша мама умерла от пневмонии, Андрею было четырнадцать, а мне двенадцать. Вот тогда-то нас и взял к себе один бывший мамин одноклассник. По-моему, он всегда был в нее влюблен. Мама дважды выходила замуж, но оба раза неудачно. Ни Андрей своего папаши, ни я своего не помним. Заботы о детях показались им слишком обременительными, и они предпочли не нести за нас никакой ответственности. Где они сейчас и с кем, мы не знаем. Да и не хотим знать, честно говоря.

Я угостила всех сигаретами, и мы втроем дружно закурили.

— Что же было дальше? — спросила я.

— А дальше, как я сказала,

нас взял к себе мамин знакомый. Вообще-то мы хорошо его знали и до маминой смерти, он приходил к ней в гости, приносил нам игрушки и конфеты. К сожалению, в детстве мы всего этого видели маловато. После смерти мамы Вадим Кудрявцев заменил нам родителей, хотя мы никогда не называли его папой и даже дядей. Просто звали по имени — Вадим. Он прирожденный юрист, блестящий адвокат. Наверняка вам известно его имя. Он дал нам образование и вообще сделал для нас все, что мог. Ему даже удалось устроить нас на хорошую работу. Андрей, технарь по натуре, прекрасно водит машину, я в совершенстве владею компьютером, умею общаться с людьми. Профессия секретаря-референта меня всегда привлекала, к тому же есть перспективы карьерного роста.

Я действительно слышала это имя — Вадим Кудрявцев. В Тарасовской академии права, где я училась, он прослыл адвокатом, который очень редко проигрывает дела, которые ведет. Я даже видела его — еще когда была зеленой первокурсницей, — он несколько раз приходил читать у нас лекции. Все преподаватели ставили его нам в пример как блестящего юриста, который берется за самые запутанные дела. И вот, расследуя преступление, я сталкиваюсь с его приемными детьми… Мир тесен!

— Словом, — продолжала Мария, пуская изящные колечки дыма, — Вадим устроил нас на работу к одному из своих клиентов, которому очень помог в свое время и с которым поддерживал приятельские отношения. Как вы, наверное, догадываетесь, этим человеком был Каминский. Правда, есть тут одна деталь: Каминский не знал ни того, что мы брат и сестра, ни того, что нас опекает Вадим. Между прочим — идея Вадима. «Не говорите об этом никому, — говорил он. — Никогда не узнаешь, когда удача повернется к тебе лицом, а когда, — Мария усмехнулась, вспомнив любимую поговорку своего воспитателя и друга, — задним фасадом. Может статься, что лучше не говорить о своем родстве. Пусть это будет наша тайна. Конечно же, вы останетесь моими детьми, а я вашим отцом, но… между нами. Фамилии-то у вас все равно разные». И как в воду глядел!

— Тут-то и началось самое главное, — перебил Марию Андрей, считая, наверное, что она слишком уж углубилась в вопросы, которые вообще было бы лучше не затрагивать. — Мы с Марией работали у Каминского уже достаточно долго. Я получил повышение — из простого автотехника стал личным водителем Каминских, Мария тоже сумела сделать карьеру. И вот тогда все и случилось. Мы не знали о том, что Вадим болен лейкемией, он нам никогда не говорил. Конечно, он время от времени ложился в больницу, но мы понятия не имели, что это он проходит курс химиотерапии. Он запрещал нам навещать его в больнице, говорил о профилактическом лечении каких угодно болячек. Со временем мы с Марией сняли себе по квартире, стали жить раздельно. Все-таки у нас уже была своя личная жизнь.

Я согласно покивала головой. Кажется, я уже знала, как дальше пойдет рассказ. Мне вспомнилось, что Кротова говорила о каком-то друге Каминского, который болен лейкемией и которого Каминский отказался ссудить деньгами на операцию.

— И вдруг мы все узнали, — продолжал Андрей. — Нам позвонил врач Вадима и сказал, что жить ему остается совсем недолго. Как мы тогда ругали его за молчание! Но он всегда был, есть и, надеюсь, будет упрямым, как осел! Заявил нам, что его болезнь — это его проблемы. Но когда Вадим узнал, что нам известно о его болезни, он все-таки рассказал нам подробности. Не то чтобы ему этого очень хотелось: просто мы, как говорится, приперли его к стенке…