Печать ангела
Шрифт:
И вот посреди пьесы басовая флейта Рафаэля издает безобразно фальшивый звук.
– А, черт!
Досадливо поморщившись, Рафаэль прекращает игру. Он знает, в чем дело: когда указательный палец его левой руки отпускает клапан “до”, клапан западает и вместо нужного “до-диез” звучит еще одно вымученно-хриплое “до”. Вечное слабое место этой флейты: как привычный вывих у старушки, периодически подворачивающей левую лодыжку; выход один – обратиться к специалисту.
Можно было бы, конечно, вообще отказаться от этого номера – в программе пьеса не записана, – но его это бесит. Уж если Рафаэль что-то задумал,
И вдруг до него доходит, что можно одним ударом убить двух зайцев: пусть флейту в починку отнесет Саффи. Мастер живет в Маре, на улице Сицилийского Короля – не очень далеко, она может отправиться пешком, с Эмилем в коляске. Погода хорошая, прогулка пойдет ей на пользу… да, решительно, идея ему нравится.
Сделать два дела разом – как это похоже на Рафаэля.
Бедняга.
Коляска ждет внизу у привратницкой. Огромный, черный, неподъемный агрегат. Саффи кладет туда безмолвный живой сверток. Спрятанная под одеялом в ногах Эмиля басовая флейта занимает больше места, чем он сам.
Женщина с коляской удаляется в сторону реки. Саффи еще не гуляла с Эмилем дальше рынка на улице Бюси. Сегодня предстоит целая экспедиция: Рафаэль нарисовал ей план. Надо спуститься по улице Сены и через арку Академии выйти на мост Искусств. Очень живописный пешеходный мостик, между прочим, самый красивый в Париже; здесь можно увидеть слепого аккордеониста или шарманщика с обезьянкой на плече, здесь художники в беретах и блузах сидят перед мольбертами, рисуя Новый мост, зеленеющую оконечность острова Сите – и даже, на заднем плане, башни собора Парижской Богоматери…
Саффи шагает как автомат сквозь этот теплый, этот дурманящий весенний день. Замкнувшись каждый в коконе своего молчания, мать и сын одинаково равнодушны к окружающей их красоте. Вот встают перед их глазами величественная громада Лувра и готический фасад (филигранный даже под слоем грязи) церкви Сен-Жермен-л'Оксерруа; Саффи не видит их. Она сверяется с планом – развернутый, он лежит на одеяле Эмиля. Сворачивает направо. Идет вдоль Сены: лодки, баржи, рыболовы, скамейки, парочки, такие же мамаши с колясками… она смотрит сквозь все.
Эмиль проснулся, его глаза устремлены на лицо матери, но она об этом не знает. Она сверяется с планом.
Не поднимает глаз у площади Ратуши на огромные песчаные горы цементного завода Морийон-Корволь, не видит, как катается с них окрестная детвора. Не удостаивает взглядом и саму ратушу – башенки, статуи, фонтаны, сине-бело-красные флаги. Ей ни о чем не говорят имена и исторические события, давшие названия улицам, по которым она продолжает свой путь: Пон-Луи-Филипп, Вьей-дю-Тампль, Сицилийского Короля – для нее это просто названия, и все. Ей нужно только удостовериться – верно, сюда, – и свернуть – налево, направо.
Теперь, с каждым ее поворотом, город все больше мрачнеет. Черные от копоти фасады, заколоченные витрины, пузатые дома с подпорками. Улицы здесь поуже, движение оживленнее, чем в квартале Одеон: всевозможные колымаги, от самосвалов до ручных тележек, спорят за место на проезжей части… Улица кишит и гомонит так, что уши закладывает. Детский визг, урчание и стук моторов,
Хоть стена и стеклянная, в мастерской темнее, чем во дворе, и в первую минуту она видит только тени. Большая тень обходит коляску, чтобы закрыть дверь за ее спиной.
Свое задание Саффи знает назубок. Старательно чеканя слова, она выпаливает домашнюю заготовку:
– Здравствуйте, месье, я жена флейтиста Рафаэля Лепажа, он извиняется, что не смог прийти сам, у него концерт сегодня вечером, и дело очень срочное, его флейта… басовая… басовая флейта не в порядке, он все написал, у меня записка для вас, она здесь, в…
Саффи тянется к одеялу Эмиля, но голос незнакомца останавливает на полпути ее руку:
– Э-эй! Та-та-та-та-та! Стоп! Ни с места!
Саффи застывает. Она даже не удивлена. Так оно всегда и бывает, надо ожидать только худшего. Руки ее опускаются, глаза зажмуриваются – делайте что хотите. Она спряталась в самый дальний уголок себя самой.
Мужчина смеется. Но не злобно. Совсем наоборот – смущенно. Он не ждал такой реакции на свою шутку.
– Я извиняюсь, – говорит он. – Я пошутил. Неудачно пошутил. Знаете, в Алжире часто бывает, что мамаши носят бомбы вместо младенцев – под платьями, в корзинах… Ну я и ляпнул, так, для смеха. Я напугал вас. Простите. Здравствуйте, мадам Лепаж. Простите меня. Я знаю вашего мужа. Он замечательный музыкант. Покажите мне инструмент. Простите, ладно? Андраш, – представляется он, протягивая руку.
Ну как теперь загладить неловкость? Женщина, видно, еще сердится: она не произнесла ни слова с той минуты, как он прервал ее Spiel. Андраш наклоняется над коляской.
– Ну-ка, ну-ка, – бормочет он – и вдруг ловко извлекает из-под одеяла Эмиля, поднимает его, внимательно рассматривает с головы до ног.
– Ну так что не в порядке? Что стряслось с инструментом Рафаэля Лепажа?
И тут происходит нечто невероятное: щеки Саффи вспыхивают румянцем. А дальше – еще невероятнее: она смеется. Впервые мы слышим ее настоящий, не саркастический смех; он так долго сидел внутри, что смахивает на лай.
Андраш поднимает брови, и пять глубоких морщин проступают на его лбу. Саффи сама поражена вырвавшимся у нее звуком. Шумно глотнув воздуха, она умолкает.
– Гм-м… Опять я свалял дурака, – вздыхает Андраш, укладывая ребенка в коляску. – Эта штука в полном порядке. Она красивая. В отличном состоянии. Хоть я и не слышу, как звучит.
– Это он, – говорит Саффи.
– А-а. Ясно. А это… – Андраш уже положил на верстак и открывает футляр с “Рэндалл Карт”. – Тоже он?
Давешний неудержимый смех опять рвется наружу, но на этот раз Саффи подавляет его.