Печать дьявола
Шрифт:
Потом все смолкло. Исчезли цвета, померкли воспоминания. Ушла куда-то вдаль бледная Сибил, ставшая почти призрачной, за ней медленно уходили Риммон и Хамал, шаг за шагом отступал и тускнел Морис, но его глаза долго мерещились Эммануэлю. Потом погасло все.
Воцарившийся мрак не был пугающим, просто это была беззвёздная и безлунная ночь. "Умереть, уснуть. Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность. Какие сны приснятся в смертном сне, когда мы сбросим этот бренный шум? Вот что сбивает нас..." Но шума не было. Здесь надо было понять что-то. Что? Зачем ему даны эти минуты тишины перед исходом в Вечность? Перед
Эммануэлю оставалось лишь выбрать -- за кого умереть. Странно, но и это утратило важность. Утратило важность все. Всё? Он закрыл глаза, что в общем-то было глупым, -- кругом и без того была кромешная темнота. Странно, но во тьме вдруг стал проступать свет. Он приближался. Это были ушедшие во мрак. Отец Максимилиан, Морис, Хамал, Риммон -- он был в гостиной накануне экзамена, грезил об Эстель, пока они с Хамалом препирались. Ригель помнил его тогдашнее лицо. Он открыл глаза -- и темнота вдруг исчезла. Он стал различать ниши храмовых притворов, алтарь, золото светильников...
Он понял. Жить должна Эстель. Пусть осуществится Любовь. Единственная -- взаимная, среди всего того нагромождения смертей, бывших -- и его будущей, коим им довелось быть свидетелями. Он уходит, но -- "мир должен быть населён..."
Свет проступил ярче, полоснул по глазам. Ригель по-прежнему стоял между двумя гробами -- и теперь, не колеблясь, даже излишне торопливо -- сделал шаг к гробу Эстель. Прикоснувшись рукой к ледяным пальцам покойной, он попросил у Господа, если такова воля Его, жизни для неё.
Где-то на хорах зазвенел хорал, хотя храм был пуст.
Хамал зачарованно смотрел, как страшный кровавый след на шее Эстель начал исчезать и пропал, щеки порозовели, а голубые глаза испуганно заморгали. Она что-то попыталась произнести, но не смогла. Риммон, сквозь слёзы взглянувший на лицо Хамала, увидел на нём, как в зеркальном отражении нечто, отчего вздрогнул всем телом, потом опираясь обожжёнными руками о плиты пола на коленях дополз до гроба и, чуть не перевернув его, шатаясь, встал. Оглядев воскресшую безумными глазами, несколько секунд моргал, потом снова пошатнулся, но, поддержанный Вальяно, не упал, а вцепился в испуганную Эстель.
Эммануэль подумал, что он всего на пару дюймов выше Эстель, и её гроб вполне ему подойдёт. "Ныне опускаешь, Владыка, раба твоего, по слову твоему с миром..." Сколько минут у него остаётся? Он посмотрел по сторонам, ища Мориса. Нужно проститься. В эту минуту он снова вспомнил о Сибил. Оглянулся на гроб. Правильно ли он поступил? Да. Эстель нужна Сирраху, но Морису Сибил не нужна. А ему? А что он? Он уходит. Nunc autem, Domine, dimittis. Ныне опускаешь. Nunc dimittis. Он улыбнулся. Там они... может быть... встретятся. Поступи он иначе, он сделал бы несчастными и Сирраха, и Сибил.
Но почему он ещё жив? Ригель повернулся и тут заметил Хамала, который, окаменев, стоял в тени портала. Его глаза были полны слёз. Эммануэль никогда не видел Хамала плачущим. Но почему?
Он...оплакивает тебя, медленно дошло до него.
Эммануэль отвернулся от Хамала и неожиданно встретился глазами с куратором. И, мгновенно похолодев, в ужасе отступил, -- такая бездонная и леденящая ненависть читалась в этом взгляде. Эфраим Вил медленно подходил к нему, и каждый его шаг Эммануэль ощущал как приближение смерти. Да, смерть, точнее,
– - Nolite tangerе christos meos!
– - голос Вальяно остановил куратора.
– - Ты проиграл, Эфронимус. Он ведь готов умереть.
Куратор резко обернулся, взгляды Рафаэля Вальяно и Эфраима Вила на мгновение скрестились, и чёрные глаза куратора, в последний раз вспыхнув, погасли. Губы его искривились, он что-то пробормотал, но что -- никто не понял. Эммануэль, словно опомнившись, содрогнулся всем телом и скорее инстинктивно, чем осознанно юркнул за спину профессора. В ужасе выглянул из-за плеча Вальяно. Он вдруг, ничего не осмысляя и не ощущая, начал постигать -- кто перед ним.
Но... этого... этого же не может быть. Куратор?
Весь трепеща нервной болезненной дрожью и ощущая неимоверную слабость в ногах, Эммануэль трясущимися обессиленными руками вцепился в потрёпанную мантию Вальяно. Он не знал, что делает, но внутреннее безотчётное понимание влекло его к профессору, в котором он видел единственную защиту от угрожавшего ему... дьявола. Да, дошло до него, настоящего дьявола -- во плоти и крови. Существа, по сравнению с которым Нергал и Мормо казались невинными младенцами. Это он, он убил Сибил, дошло до него, может быть, руками Мормо или Нергала, но это сделал он! Он! Ригеля затрясло. Эфраим Вил, метнув в него ещё один ненавидящий взгляд, снова невнятно пробормотав что-то, отступил в глубину тёмной стрельчатой арки храма.
Тихо вошёл отец Бриссар и растерянно отпрянул от пустого гроба. Столь же тихо к Эммануэлю подошёл Морис де Невер и, нервно дрожа, обнял. С другой стороны его плечо с неожиданной силой сжал Хамал, который вдруг сполз по его руке вниз и дрожащими горячими руками обвил ноги Эммануэля. Страшное напряжение немного отпустило, Ригель стал приходить в себя, и только пальцы, судорожно вцепившиеся в рукав мантии Вальяно, не разжимались, несмотря на все его усилия. Понимание чего-то важного все время безнадёжно ускользало, словно он гаснущим сознанием пытался уловить некое туманное сновидение. Профессор улыбнулся и, когда его взгляд встретился с глазами Эммануэля, а его ладонь коснулась его щеки, пальцы Ригеля, расслабившись, сами отпустили ткань.
Невер и Хамал, повинуясь мановению руки Вальяно, который вдруг обрёл над ними непререкаемую власть, посадили обессиленного Эммануэля под статуей Богоматери, а затем вынесли пустой гроб из притвора. Эммануэль наконец осмыслил внезапную перемену своих чувств и с неожиданной силой прочувствовал ставшую вдруг очевидной мысль. Он был готов, оказывается, только к встрече со смертью.
Но не с сатаной.
Риммон, вцепившийся в Эстель, даже не пытался разжать руки. Похоже, он вообще ничего не замечал с той минуты, как увидел её глаза раскрытыми. Сама Эстель тоже не разжимала рук, обвивших шею Сирраха, но глаза её с ужасом, куда более явным и откровенным, нежели у Эммануэля, следили из-за плеча Риммона за передвижениями Эфраима Вила. Её сильно трясло, и как Риммон ни старался согреть её в своих объятиях, дрожь не проходила. Куратор, все ещё стоявший в глубине арочного пролёта, перед отпеванием Сибил внезапно куда-то исчез, точно растаял в темноте, но его страшный взгляд, исполненный сатанинской злобы, ещё долго после мерещился Ригелю в сумрачных порталах Меровинга.