Печеная голова. Переход чрез реку
Шрифт:
Он едва успел окончить сей монолог, как явился невольник Манзури, и без дальних объяснений, велел ему взять узел — потом, завязав глаза по-прежнему, привел его обратно к тому месту, откуда они вышли. Бабадул, по данному слову, не предлагал вопросов, но условился с невольником, чтобы через три дня платье висело в его лавочке готовое, за что ему обещано еще десять золотых.
Освободясь от собеседника, он поспешил домой, зная, что жена нетерпеливо ждет его возврата; дорогою он радовался, что напоследок в самом деле получил выгодную работу, и судьба принесла ему счастие на старости. Около двух часов утра,
постучался он y двери
He трогай до вставания, a теперь время спать, сказал портной жене.
Ни-ни, отвечала она: не лягу, не посмотрев в узел, который тебе дали; не то — глаз не сомкну. — С сими словами, придерживая фонарь, она развязала узел. Но каково было изумление супругов, когда вместо пары платья они открыли завернутую в салфетке человеческую голову в самом ужасном виде?
Она упала из рук жены и откатилась на несколько шагов; и супруги в ужасе закрыли сперва лица руками, потом взглянули друг на друга с выражением неописанным.
Вот хороша работа! вскрикнула жена; такую-то добыл ты! Так далеко ходил, так остерегался — для чего? чтобы накликать беды себе на голову. Платье сошьешь из мертвой головы что-ли?
«Анна сенна, баба сенна! проклятие на мать его, гибель на отца его!» воскликнул несчастной портной; эка напасть какая! Вед сердце было не на месте, когда этот пес евнух говорил мне о тайне, о завязанных глазах. Клянусь, как честный Турок, я думал: верно уж дело не в одной паре платья; и без сомнения тот собачий сын все заранее придумал. Алла! Алла! что мне делать? He знаю его дома, не то сей час 6ы воротился и кинул бы ему в рожу эту голову. Того и жди, к нам явятся Бостанжи-Баши с сотнею других Башей — , о нас взыщут пеню крови, a может быт y кто знает? повесят нас, утопят, или посадят на кол! Дильфериб, душа моя, скажи: что нам делать?»
Что делать? сказала жена; свалить с плеч эту голову, и дело с концом: мы не больше кого другого обязаны держать ее y себя в доме. '
«Да скоро ведь свенет» прошептал портной, «a тогда уж будет поздно. Решимся скорее.»
Мне пришла мысль, сказала старуха. Сосед наш, булочник Гассан, топит свою печь около сего часа, и вскоре потом ставит хлебы для утренних покупателей. Ему часто соседи заказывают печение, и свои горшки ставят накануне y отверстия печи. Дай положу голову в земляной горшок, да к нему и поставлю; авось не догадается; a как испечет, так мы уж не пошлем за ней: y него и сядет.
Бабадул подивился присутствию духа сожительницы, которая тотчас и привела в исполнение свой умысел. Уложив голову в хлебный горшок, она улучила мгновение, когда не смотрел никто, и постановила его на пол в ряду с прочими вещами, назначенными для печи Гассановой. Потом престарелая чета, вдвое защёлкнув дверь жилища, предалась покою, утешалась приобретением прекрасной шали и салфетки, где голова была завёрнута.
Булочник Гассан е сыном его Махмудом затапливали печь и совали в нее множество дров, хворосту и мусору; вдруг собака, которая в соседстве печки обыкновенно пользовалась падающими крохами хлеба
«Взгляни, Махмуд», сказал отец сыну; «что сделалось с собакою? верно она чует что-нибудь чужое».
Сын исполнил приказание: но не видя причины тревоги, сделанной собакою, отвечал: «Берчей иок (нет ничего)» и отогнал ее.
Но визг не унимался; Гассан пошел сам и увидел, что собака все бегала вокруг посуды портного и беспрерывно ее нюхала. Она бросалась то к Гассану, то к горшку, то опять к Гассану; и наконец булочник уверился, что животному хочется узнать, что там лежит. Он тихонько снял крышку; но какой ужас его объял, когда увидел он уставленные на себя глаза мёртвой головы?
Он закричал: Алла! Алла! но имея нервы довольно тугие, не уронил крышки, что на его месте случилось бы со многими — a спокойно ее наложил снова, и подозвал сына.
«Махмуд!» молвил он «скверен этот мир, и в нем есть люди скверные. Какойто нечестивец вздумал прислать на испечение человеческую голову; наше счастье и собака избавила печь от осквернения, и мы можем опять приняться за хлебы с частыми руками и совестью. Но если уже диавол на просторе, пускай он не нам одним напроказит. Ведь когда узнают, что нам приносили испечь мертвую голову, кто нам будет заказывать? придется закрыть хлебню, да пойти по миру. Скажут, пожалуй, что мы тесто месим на человечьем жире; a если найдут нечаянно волос, тотчас уверят, что он вылез из мертвой бороды.»
Махмуд, малый лет двадцати, который с равнодушием отца своего соединял веселый нрав и присутствие духа, смотрел на это приключение как на случай позабавиться, и покатился со смеху при виде страшной образины, которую строила оскалившаяся голова в своем глиняном влагалище.
«Сунем ее в лавку к брадобрею Киор-Али ([5]), что живёт насупротив; он лишь только отворил ее; притом же он кривой — и верно не увидит, как мы свое дело сделаем. Дай мне голову, батюшка; меня не застанут; я ее поставлю тотчас, до рассвета».
Отец согласился, a Махмуд, уловив время, когда брадобрей на другом конце улицы делал омовение, вошел в лавку и уставил голову на такче или род уступа в стене, разложил вокруг неё несколько инструментов, как будто бы она ожидала,чем ее обрили, и с лукавым удовольствием дитяти воротится в свою хлебню, наблюдать: какое впечатление произведет необыкновенный посетитель на полуслепого цирюльника.
Киор-Али, хромая, тащился в лавку, плохо освещенную утренним мерцанием, насилу проникавшим сквозь напитанные маслом бумажные оконницы, и, осматриваясь, увидел лице человека, который, думал он, в ожидании бритья сидел y степы.
«Ба! мир с тобою!» сказал он; «раненько брат пришел ты — я был тебя сначала не заметил. y меня и вода еще не согрета. Да, да! я вижу, тебе нужно выбрить голову. Да за чем же снял ты свой физ ([6]) так рано? ведь можешь простудиться.» Минута молчания. «He отвечает!» подумал брадобрей «верно он дурак, a может и глухой. Впрочем, и я сам полузрячий; стало мы почти равные. Смею сказать, однако, старый дядюшка», молвил он, обращаясь к голове, «что, когда бы я потерял и другой глаз, все бы тебя выбрил: право это лезвие так же легко может скользить по голове твоей, как глоток вина по моему горлу».