Печенье на солоде

Санди Лаура

Это были первые подобные мне существа, каких я видела в жизни. И я смотрела на них одновременно с любопытством и гневом, точно так же, как Ватт на собак, проходивших мимо ограды нашего парка. Я не одна в этом мире, но и не единственная.

Мария почувствовала, видимо, что пора взять меня за руку. И как всегда, слишком больно сжала мою ладонь, но сейчас это только обрадовало меня, настолько, что я едва не расплакалась.

Я подняла голову и молча посмотрела на неё.

«Ты же не отпустишь меня туда, ничего не сказав, верно?» – подумала я про

себя.

Мария взмахнула своими белёсыми ресницами и, дёрнув за руку, повернула меня к себе. Мама, когда хотела что-нибудь сказать, тоже ставила меня перед собой и нагибалась. Мария, однако, в отличие от неё, не наклонялась, а приседала и оказывалась лицом к лицу со мной.

– В портфельчике лежит завтрак. Когда прозвенит звонок на перемену, разверни и поешь.

Я промолчала. Не могла же она сказать мне только это. Сейчас непременно скажет ещё что-то.

– Поняла?

– Да.

Мария поднялась.

Это всё. Но, может быть, я всё преувеличила.

Через секунду после того, как Мария ушла, я поняла, что отныне и впредь лучше всего полагаться на собственную интуицию.

Школа оказалась намного больше, чем я ожидала.

Если снаружи она ещё производила какое-то впечатление, то внутри всё выглядело гораздо хуже.

Таких девочек, как я, тут собралось человек пятьдесят. Некоторые разговаривали друг с другом и смеялись, другие стояли поодиночке, как и я, замкнувшись в ужасном молчании. И хотя таких молчаливых – Без Языка – оказалось большинство, ясно было, что правы те, другие, и что они возьмут верх, если мы не начнём действовать.

Однако, если говорить обо мне, то я не в силах была шевельнуть даже пальцем ноги. Счастье ещё, что в этот день в школу пришли только ученики первых классов. Если бы я столкнулась тут со всеми другими школьниками, думаю, просто потеряла бы сознание. Я по смотрела на свой белый передник, точно такой же, как у других, и немного успокоилась.

Трижды громко прозвенел звонок, и чей-то голос произнёс:

– Девочки! Постройтесь в линейку, пожалуйста.

Вестибюль оказался настолько просторным, что мы, все пятьдесят, смогли встать в один ряд.

Вот тогда и появилась она, Мать-настоятельница, чьё имя мы так никогда и не узнали. Мать-настоятельница и есть Мать-настоятельница, точка. Громадная, как синьор Паоло, она возвышалась на первой ступеньке лестницы, поднимавшейся за нею. По бокам стояли две монахини, которые по отдельности выглядели бы вполне нормально, но сейчас походили на огромные руки Матери-настоятельницы, свисающие вдоль её гигантского туловища.

За этой чёрной троицей на лестнице веером располагались другие монахини Колледжа. Все со строгими лицами и с одинаковыми тонкими поджатыми губами, шептавшими молитву.

Что все они в каких-то странных, чёрных, до пола сутанах и с такими же чёрными длинными покрывалами на голове, спускавшимися на спину, не очень удивило меня. Накануне вечером папа и мама объяснили, что в школе будут учительницы, после чего я всю ночь пыталась представить себе их. И оттого, что

я не спала, а ломала голову, воображение нарисовало мне куда более страшные картины, чем увиденное теперь. А кроме того, мы ведь тоже все в одинаковых белых передниках; так что виделась своя логика в том, что и монахини одеты одинаково в чёрное.

– Добро пожаловать в Колледж Верующих.

Наступила тишина.

– Я – Мать-настоятельница и руковожу этим Колледжем тридцать лет. Рядом со мной сестра Анджелика, – Правая Рука перекрестилась и склонила голову, – и сестра Бенедетта, – Левая Рука перекрестилась и склонила голову, – ваши учительницы.

Более подготовленные к подобной новости девочки похлопали в ладоши. Я и другие спустя мгновение последовали их примеру.

– Спасибо, спасибо, девочки, а теперь тихо.

Наступила тишина.

– Вас разделят на два класса. Те, чьи имена сейчас перечислю, составят класс «А», по моему вызову подойдут к сестре Анджелике и встанут парами. Все остальные составят класс «Б», подойдут к сестре Бенедетте и тоже встанут парами. Всё ясно? Повторяю последний раз. Те, чьи имена назову, подойдут к сестре Анджелике, те, кого не назову, подойдут к сестре Бенедетте. Все девочки поняли?

Я присоединилась к общему хору «да», надеясь, что и в самом деле поняла.

Мать-настоятельница принялась называть имена и фамилии, и первые девочки шагнули вперёд, как солдатики из песочного теста. Вот и хорошо, по крайней мере, последую их примеру.

Я вся превратилась в слух, но чем больше старалась, тем меньше понимала хоть что-то. Очевидно, усиленное внимание приводит к тому же результату, что и чрезмерная рассеянность. Когда я напрягла все остальные свои чувства, то разобрала только, что Мать-настоятельница произносит имена Викторий, Марий, Камилл и Беатриче.

Меня никто не назвал. Я и оставшиеся двадцать четыре девочки переглянулась, дабы набраться храбрости, и подошли к сестре Бенедетте.

Я осталась довольна, что оказалась в классе «Б». У нас имелось небольшое преимущество перед классом «А». Они не знали наших имён, и если бы захотели узнать, пришлось бы спросить. Мы же в этом не нуждались.

У меня сразу же, ещё в вестибюле Колледжа, сложилось впечатление, будто смысл игры в том, чтобы знать больше других. И мы, из класса «Б», уже знали на целых двадцать четыре имени больше.

Чтобы понять, сколь ничтожно это преимущество, а точнее, что оно ровным счётом ничего не стоит, понадобилось добрых пять лет. Ни одна из девочек класса «А» никогда не заговорит с девочкой из класса «Б», и наоборот.

Вслед за сестрой Бенедеттой мы поднялись по лестнице, выбрав себе пару по росту, как она попросила. Дер жать за руку человека одинакового с тобой роста оказалось удивительно приятно – немного тревожно, но в то же время неожиданно легко и свободно. Одно дело, когда тебя держат за руку, опущенную вдоль тела, и совсем другое, когда её всё время тянут вверх.