Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1»
Шрифт:
– Алексей Степанович, давайте!
Захаров откровенно зачесал в затылке:
– Давно об этом думаем. Только за год не заработаем: оборудование у нас, нечего скрывать, дохлое, еле держится.
Соломон Давидович, кряхтя, поднялся со стула:
– Оно, разумеется, держится на ладане, как говорится, но, я думаю, как-нибудь протянем.
– Вот я скажу, вот я скажу.
Это вытягивал вперед руку Санчо Зорин.
– Вот я скажу: что мы заработаем триста тысяч за год, это, считайте, как дома. И
– Заработаем, – подтвердили с дивана.
– А если вы нам поможете, – будет новый завод. Только какой завод, вот вопрос. Но это отдельно. А только я предлагаю так: если мы так заработаем, да еще вы нам поможете, так это через год будет, а потом еще строиться целый год, значит, два года пройдет, – жалко. Теперь смотрите, везде пятилетку делают за три года, а то и за два с половиной, а нам чего ж? Правда? А я предлагаю: давайте прямо сейчас начинать, сколько там у нас есть денег, начинать же можно, а чего они будут лежать. А вы тоже… знаете… как бы это сказать…
– Тоже сейчас дать?
– Ну не сейчас… а вообще!
Санчо так умильно посмотрел на Крейцера, что никто не мог уже удержаться от смеха, да и другие смотрели на Крейцера умильно, и он закричал Захарову, показывая пальцем:
– Смотрят, смотрят как! Ах, чтоб вас!.. Есть! Есть, пацаны! Сегодня даю четыреста тысяч!
Захаров вскочил, размахнулся рукой, что-то крикнул. Крейцер принял его рукопожатие с таким же молодым восторгом, кругом кричали, смеялись, все сорвались с дивана. Торский закричал:
– К порядку, товарищи!
Но Крейцер безнадежно махнул рукой:
– Какой там порядок. Завод строим, Витька!
Но Витька и сам понимал, что сегодня можно и не заботиться о слишком образцовом порядке.
21
Механические слезы
Новый завод, о котором пока мало можно было сказать, разумеется, вскружил голову всей колонии. Но удивительно было то, что даже этот подарок не исчерпал богатых карманов судьбы.
Во время обеда в столовую влетел Виктор Торский.
Секретарь совета бригадиров, член бюро комсомольской организации, он обладал очень солидным характером, но тут он вбежал, взлохмаченный, возбужденный, и заорал, воздевая руки:
– Ребята! Такая новость! И сказать не могу!
Он действительно задыхался, и было видно, что говорить ему трудно.
Все вскочили с мест, все поняли: произошло что-то совершенно особенное – сам Витя Торский кричит, себя не помня.
– Что такое? Да говори! Витька!
– Крейцер… подарил нам… полуторку… новую полуторку! Автомобиль!
– Врешь!
– Да уже пришла! Во дворе! И шофер есть!
Витя Торский еще раз махнул рукой и выбежал. Все бросились в дверь, на столах остались
На хозяйственном дворе, действительно, стояла новая полуторка. Колонисты облепили ее со всех сторон, часть четвертой бригады полезла в ящик. Гонтарь, человек богатырского здоровья, и тот держался за сердце. У кабинки стоял черномазый тоненький человек и застенчиво смотрел темным глазом на колонистов. Зырянский закричал на него:
– Ты механик?
– Шофер.
– Фамилия?
– Воробьев.
– Имя?
– Имя? Петр.
– Ребята! Шофера Петра Воробьева… кача-ать!!!
Это было замечательно придумано. На Воробьева прыгнули и сверху, из ящика, и снизу, с земли. Заверещали что-то, похожее на ура. Воробьев успел испуганно трепыхнуться, успел побледнеть, но не успел даже рта открыть. Через мгновение его худые ноги в широких сапогах замелькали над толпой. Когда поставили его на землю, он даже не поправил костюм, а оглянулся удивленно и спросил:
– Что вы за народ?
Гонтарь ответил ему с наивысшей экспрессией, приседая почему-то и рассекая ладонью воздух:
– Мы, понимаешь, ты, товарищ Воробьев, народ советский, настоящий народ… наш… и ты будь покоен!
Члены четвертой бригады и вместе с ними Ваня Гальченко не придавали большого значения переговорам и выражениям чувств. Осмотрев ящик, они полезли к мотору, установили систему, марку, чуть поспорили о других системах, но единогласно заключили, что машина новая, что в сравнении с ней все станковое богатство Соломона Давидовича, в том числе и токарные самарские станки, никуда не годится.
Идеальный новый завод и реальная новая полуторка сильно понизил их уважение к токарным станкам. Недавний их восторг по поводу приобщения к великой работе металлистов повернулся по-новому. Даже Ваня Гальченко, человек весьма сдержанный и далеко не капризный, недавно пришел в кабинет Захарова в рабочее время. Он старался говорить по-деловому, удерживать слезы – и все-таки плакал.
– Смотрите, Алексей Степанович! Что же это такое?.. Шкив испорчен… Я говорил, говорил…
– Чего ты волнуешься? Шкив нужно исправить.
– Не исправляют. А он говорит: работай! Так нельзя работать.
– Идем.
Переполненный горем, Ваня прошел через двор за Захаровым. Ваня уже не плакал, но, утирая слезы, он вымазал все свое личико. Войдя в механический цех, он обогнал Алексея Степановича и подбежал к своему станку.
– Вот, смотрите.
Ваня вскочил на подставку и пустил свой токарный станок. Потом отвел вправо приводную ручку шкива – деревянную палку, свисающую с потолка. Станок остановился.