Педагогика угнетенных

Paulo Freire

PEDAGOGY OF THE OPPRESSED

(50th Anniversary Edition)

Перевод с английского Ирины Никитиной (предисловия, вступление, гл. 3 и 4, примечания ко всем разделам, послесловие, интервью с современными учеными), Марии Мальцевой-Самойлович (гл. 1 и 2, под редакцией Ирины Никитиной). Если не указано иное, перевод цитат во всех главах – Ирины Никитиной.

КоЛибри®

Книга Фрейре… призывает всех педагогов в целом и критических педагогов в частности выйти за рамки фетишизации методов, которая парализует мышление, новаторство и творчество учителей.

Ноам Хомский, лингвист, публицист, философ

«Педагогика угнетенных» обладает главным критерием классики: эта книга пережила свое время и своего создателя. Ее необходимо прочитать каждому учителю, для которого важна связь между образованием и социальными переменами.

Стенли Аронович, профессор социологии и культурологии, Городской университет Нью-Йорка

Без сомнений, работа Фрейре вызвала впечатляющий отклик по всему миру. Возможно, он является наиболее влиятельным ученым в сфере образования.

Рамон Флеча, профессор социологии, Барселонский университет

Теория Фрейре по сей день продолжает подталкивать ученых к тому, чтобы они рассматривали все разнообразие личностных и географических нюансов, которые необходимо учитывать, рассуждая об образовании. Фрейре призывает нас смотреть на все критически, особенно работая вместе с другими людьми в контексте сообщества при попытках решить насущные проблемы неравенства. Он также помещает исследования в область повседневной жизни – повседневных реалий, реальных судеб, реальных условий жизни людей, их борьбы и их чаяний – с тем чтобы сделать исследование доступным для людей,

с которыми мы работаем и с которыми / про которых пишем эти самые исследования.

Валери Кинлок, декан педагогического факультета, Питтсбургский университет

Для меня великая честь писать предисловие к книге Паулу Фрейре «Педагогика угнетенных» – книге, которая, без сомнения, уже стала классикой, ведь за последние полвека она постепенно завоевывает все большую популярность, по мере того как мир входит в мрачный XXI век. Ведущие интеллектуалы – Ноам Хомский, Зигмунт Бауман, Генри Геру, Арундати Рой, Эми Гудман, Тома Пикетти и другие – не раз взывали к благоразумию жителей нашей планеты, предупреждая о страшных последствиях (в число которых входит отрицание климатических изменений, бесстыдное экономическое неравенство, угроза ядерной катастрофы) гегемонии ультраправых политических сил, которая, если ее не сдерживают левые, может привести к полному исчезновению человечества, каким мы его знаем. Поэтому необходимо не только выбрать другой политический путь, но и учесть, что в его основе должно лежать развитие критического осознания людьми того факта, что они существуют в мире и взаимодействуют с ним – именно на этом положении настаивал Фрейре и именно оно пронизывает его гениальные, проницательные мысли, высказанные в «Педагогике угнетенных». Другими словами, «Педагогика угнетенных» была написана в основном не с целью предложить новую методологию (что противоречило бы представленной автором критике стереотипных моделей образования), а с целью простимулировать развитие освободительного образовательного процесса, который бросает ученикам вызов, призывает их к действию и требует, чтобы при помощи грамотности и критического мышления они учились изменять мир, в котором живут, вдумчиво и критически его оценивая; чтобы они могли выявлять разногласия и противоречия, присущие отношениям между угнетателями и угнетенными, и противостоять им. Таким образом, Фрейре писал «Педагогику угнетенных» в первую очередь с целью пробудить в угнетенных знание, творчество и неугасающую способность к критическому мышлению, которая необходима, чтобы обнажить, демифологизировать и понять отношения власти, которые поставили их в положение маргиналов, и через это осознание положить начало делу освобождения через праксис, который неизменно требует постоянного, непрекращающегося критического размышления и действия. Несмотря на то что в настоящее время все больше педагогов соглашаются с мыслями Фрейре, многие из них, в том числе те, кто придерживается либеральных и прогрессивных воззрений, не обращают внимания на то, что их политический дискурс непоследователен: с одной стороны, они осуждают условия угнетения, а с другой – приспосабливаются к господствующим структурам, которые непосредственно создали эту ситуацию угнетения. К этому вопросу мы вернемся чуть позже.

Приблизительно за месяц до безвременной кончины Паулу Фрейре, наступившей 2 мая 1997 года, мы с ним шли по Пятой авеню в Нью-Йорке и обсуждали очевидную противоречивость местного изобилия, которое позволяет одним кичиться своей состоятельностью и платить $27 000 за десерт в роскошном ресторане, в то время как тысячи бездомных, в том числе семей с детьми, спят в машинах, под мостами и в переполненных ночлежках. Анализ этих противоречий должен был стать основной целью курса, который мы с Фрейре собирались вместе вести на педагогическом факультете Гарвардского университета осенью 1997-го. Мы договорились, что будем призывать студентов к критическому диалогу в тех областях знания, которые обычно занимают второстепенное место в академическом мире, таких как этика, сущность демократии, выходящая за рамки избирательного цикла под названием «четыре года циркачества» (свидетелями которого мы стали совсем недавно, когда увенчалась успехом президентская кампания Дональда Трампа), и тщательное изучение идеологии и ее роли в процессе чтения слова и мира. Во время нашей прогулки по Пятой авеню Фрейре несколько раз спрашивал, нельзя ли нам остановиться, чтобы он мог более выразительно сформулировать свои мысли и поделиться тревогами в отношении разрушительных и угнетающих сил неолиберализма в развитых и развивающихся странах. Мы не раз отступали поближе к стене какого-нибудь величаво возвышающегося над нами здания, чтобы не стоять на пути у привычного, головокружительно неистового потока прохожих, то и дело стремящихся обогнать тех, кто замедлял шаг, чтобы удовлетворить свое потребительское любопытство и поглазеть на нескончаемые витрины, манящие модной одеждой и последними технологическими новинками, – типичная черта общества, одержимого потреблением, общества, где «деньги – мера всех вещей, а прибыль – главная цель. В глазах угнетателя единственное, что целесообразно, – это стремление получить больше – всегда больше, даже если при этом угнетенным останется меньше или они и вовсе лишатся всего. Для них “быть” значит “иметь”…» (см. главу 1). Теперь, оглядываясь назад, я понимаю, что частые просьбы Фрейре остановиться были связаны с утомлением, которое он испытывал из-за проблем с сердцем – болезни, о которой он очень мало говорил и на которую крайне редко жаловался.

Фрейре всегда оставался верен своему взгляду на историю как вероятность и горячо надеялся на возможность создания мира, где будет меньше дискриминации и больше справедливости, меньше дегуманизации и больше человечности, но тем не менее он всегда критически относился к «освободительной пропаганде… [которая может лишь] “заронить” в головы угнетенных веру в свободу, стремясь таким образом завоевать их доверие» [2] . Соответственно, Фрейре считал, что «правильный подход строится на диалоге… [процессе, который пробуждает] убеждение угнетенных в том, что они должны бороться за свою свободу, [которая представляет собой] не подарок, который им вручает революционный лидер, а результат их собственной консайентизации (conscientizac~ao)» [3] . Во время этой продолжительной и плодотворной прогулки Фрейре, отчасти в шутку, сказал мне, что «правящий класс никогда не отправит нас на отдых в Копакабану. Если мы хотим поехать в Копакабану, нам придется за это бороться». В ходе этой долгой – и последней – беседы Фрейре несколько раз выказывал досаду, подчас граничащую с «сущей яростью», как он имел обыкновение это называть, по отношению к некоторым прогрессивным ренегатам, которые приспосабливаются к неолиберальной теологии. Именно к их числу относился его друг, бывший президент Бразилии Фернанду Энрики, который, как и Фрейре, был сослан в Чили жестокой неонацистской военной диктатурой, представители которой убили и подвергли пыткам тысячи бразильцев. В сущности, бразильские эксперименты с неолиберализмом под эгидой правительства Фернанду Энрики обострили и без того тяжкие условия и повергли миллионы жителей Бразилии в голод, нищету и отчаяние, что, в свою очередь, привело к усугублению экономического и образовательного неравенства, одновременно дав волю систематической коррупции в правящих кругах. К сожалению, социалистические правительства западного мира того времени в большинстве своем изменили принципу борьбы за социальную справедливость, равенство и равноправие, склонившись к неолиберальной, помешанной на рынке идеологии, которая не только растоптала надежды людей, мечтавших о лучшем мире, но также свергла эти самые правительства, создав условия для вопиющей коррупции. Именно это произошло в Португалии, Испании и Греции. В Греции социалистическая партия под руководством премьер-министра Георгиоса Папандреу позволила коррупции достичь масштабов эпидемии, так что, к примеру, партия ПАСОК получила возможность скупать голоса, предлагая греческим гражданам, покидавшим США и желавшим улететь в Грецию, бесплатные авиабилеты при условии, что они проголосуют за социалистов. Подобные действия напоминают стратегии, которые регулярно критикуются западными демократами как попытки сфальсифицировать результаты выборов, которые, по их словам, словно чума поражают страны, уничижительно именуемые «банановыми республиками третьего мира». Можно сказать, что социалистические правительства на разных континентах потеряли власть, в частности, из-за возмутительных коррупционных скандалов, которые в целом положили начало появлению правоцентристских и крайне правых правительств (Греция, где на выборах победила леворадикальная партия СИРИЗА, стала исключением). Эти правительства пришли к власти за счет голосов недовольных и лишенных гражданских прав избирателей – избирателей, которые стали жертвами режима жесткой экономии, навязанного им неолиберальным политическим курсом.

Фрейре также не скрывал испытываемой им «сущей ярости», осуждая критическую позицию многих мягкотелых либералов и некоторых из так называемых критических педагогов, которые часто находят приют в стенах высших учебных заведений, скрывая свою зависимость от бесстыдного консюмеризма и одновременно набрасываясь в своем письменном дискурсе на рыночную

теологию неолиберализма. Очень часто вкусы таких мягкотелых либералов и так называемых критических педагогов и их способы бытия в мире и взаимодействия с ним остаются, по словам Фрейре, неразрывно связанными с крайне неолиберальными рыночными взглядами, которые они сами осуждают на уровне письменного дискурса. В своих ежедневных поступках такие мягкотелые либералы и так называемые критические педагоги часто действуют отнюдь не так, как предписывает им праксис, превращая заявленный политический проект в ископаемое, в неясные аналитические разглагольствования, которые не могут выйти за рамки «отсроченного» действия – действия, спланированного с целью превратить существующее, присущее неолиберализму губительное обожествление рынка в новые демократические структуры, которые приведут к равенству, равноправию и формированию поистине демократических политических методов. Другими словами, многие мягкотелые либералы и так называемые критические педагоги кичатся своими левыми принципами, демонстративно провозглашая себя сторонниками марксизма (что в большинстве случаев высказывается лишь в письменном дискурсе или в безопасных стенах высших учебных заведений), а иногда чувствуют необходимость похвастаться также и тем, что, к примеру, их радикализм выходит за рамки идей Маркса, поскольку их политические принципы ближе к взглядам Мао – а эту позицию они считают еще более радикальной. В результате звание сторонника левых в академическом мире становится присваиваемой, экзотической политической и культурной валютой: принадлежность к марксистам, сидящим в башне из слоновой кости, обеспечивает человеку статус, но в реальности это всего лишь стильный бренд, олицетворение консюмеризма, поддерживаемое за счет манипуляций над пустым, символическим списком названий и ярлыков, которые в остальном по сути своей лишены какого-либо смысла. В сущности, бытующее в академическом мире звание «марксиста», которое используют некоторые критические педагоги, превращает этическую и политическую деятельность в спектакль, а левое мировоззрение – в товар широкого потребления. Становясь товаром, эти самовольно присвоенные «радикальные» позиции и звание радикала оказываются пустышками, утрачивая свое прогрессивное содержание до такой степени, что они становятся оторванными от принципиальных действий. Этот разрыв лежит в основе воспроизведения теологии неолиберализма, которая не одобряет коллективную общественную деятельность, основанную на критическом мышлении, и поощряет рьяный, беспощадный дух соперничества. Этот коварный процесс отрыва критического дискурса от действий позволяет поступать вопреки убеждениям: он дает самопровозглашенным марксистам на службе у институтов образования возможность, к примеру, заявлять, что они против расизма, и одновременно превращать борьбу с расовыми предубеждениями в безжизненные клише, которые не оставляют никакого педагогического пространства для критики идеологии, проповедующей превосходство белых. В ходе этого процесса их прогрессивные принципы часто используются, вводятся в действие лишь постольку, поскольку они изобличают расизм на уровне письменного критического дискурса, неизменно получая плоды привилегий от зацементированного узаконенного расизма, который они добровольно отказываются признавать и против которого добровольно отказываются бороться.

Таким образом, эти марксисты на службе у системы образования также игнорируют политическое и систематическое влияние расизма, которое ярко проявилось во время предвыборной кампании кандидатов в президенты США в 2016 году и которое приобретало все более ужасающие масштабы с каждым расчетливым высказыванием Дональда Трампа, направленным на разжигание ненависти со стороны белых против сограждан, а не против государства или условий, созданных во многом за счет неолиберального политического курса, с которыми взбешенные белые представители рабочего класса, как это ни парадоксально, согласны мириться. Избрание Трампа на пост президента США, в сущности, выявило ложь, скрывающуюся за появившимся после предвыборной гонки слоганом, который провозгласил, что «расизму пришел конец» – этот слоган был сформулирован после избрания Барака Обамы, первого темнокожего президента. Более того, отрицать существование расизма, одновременно расширяя гетто, превращая в норму конвейер под названием «из школы в тюрьму», который действует в основном для чернокожих и латиноамериканцев, и усугубляя нищету как побочный эффект расизма, означает проявлять расизм. Эти самопровозглашенные сторонники Маркса и Мао на службе у системы образования проявляют расизм, когда читают антирасистские проповеди, представляя расизм как некую абстрактную идею и сопротивляясь интеллектуальному и общественному давлению, которое требует, чтобы они превратили эту высказанную на уровне письменного критического дискурса абстрактную идею в действие, которое привело бы к радикальной демократизации общества и его институтов. Насколько радикально демократичны, скажем, университеты, если на большинстве факультетов учатся и преподают белые, если не считать горстки темнокожих профессоров и ничтожного количества небелых студентов? К примеру, играют ли расовые предубеждения какую-либо роль при почти полном отсутствии афроамериканцев на факультетах классической литературы – как среди преподавательского состава, так и среди студентов – или афроамериканцы генетически не предрасположены к изучению классики и, следовательно, неохотно поступают на подобные факультеты? Еще более пагубной представляется ситуация, когда такие самопровозглашенные левые на службе у системы образования присоединяются к общественной структуре отрицания укоренившегося расизма, что выражается в их высказываниях и поведении. Возьмем, к примеру, заявление либерального белого профессора, работающего в университете одного крупного города – учебном заведении, которое гордится своим этнокультурным разнообразием: «Мы просто хотим, чтобы эти черные ребята научились учиться». Подобные высказывания демонстрируют не только крайне этноцентрическое представление об акте познания, о чем проницательно рассуждает Фрейре в «Педагогике угнетенных», но также и то, что некоторые люди, делающие подобные ремарки, все еще носят кандалы идеологии превосходства белых, которая внедрила в их сознание мифы и убеждения в том, что дети, принадлежащие к определенной расе или культуре, от рождения не способны учиться до тех пор, пока не получат рецепты, предоставляемые педагогами бедным и угнетенным. Последние часто носят в своих кожаных сумках и портфелях от Gucci расфасованные планы уроков, по которым они собираются обучать, скажем, афроамериканцев тому, чего они еще не могли знать по определению, ведь до сих пор у них не было способности к обретению знания. Само существование в тех жестоких условиях, в которых были обречены расти эти небелые дети, свидетельствует о том, насколько хорошо они обучаются, ведь они сумели выжить в обстоятельствах «нечеловеческого неравенства», как его колко называл Джонатан Козол в некоторых своих книгах. Смогли бы сыновья и дочери этих педагогов-марксистов, сидящих в стенах университетов, вынести гнет столь глубоко укоренившихся проявлений социального неравенства и остаться невредимыми, одновременно показывая отличные результаты на итоговых квалификационных экзаменах? Вероятно, нет. Следовательно, само по себе выживание в условиях самого что ни на есть вопиющего расизма, сегрегации, гендерной и классовой дискриминации указывает не только на высокий уровень интеллекта тех детей, которых вытесняют в гетто, но также подтверждает теорию Говарда Гарднера о существовании множественного интеллекта, которая выходит за рамки западного представления об «интеллекте».

Что касается «сущей ярости», которую Фрейре продемонстрировал во время нашей с ним последней беседы, обличая некоторых критических педагогов, которые носят «шелковое белье», он до конца своей жизни использовал ее как творческую силу – как в своей писательской деятельности, например в последней книге «Педагогика свободы» (англ. Pedagogy of Freedom), так и в многочисленных беседах и лекциях, которые он проводил в последние годы по всему миру. Фрейре справедливо осуждал псевдокритических педагогов, чьи политические проекты социального равенства страдают от интеллектуальной непоследовательности и вопиющего карьеризма, подпитываемого тем, что Фрейре часто называл «этикой» рынка под эгидой неолиберализма. Другими словами, интеллектуальная непоследовательность многих критических педагогов в конечном счете определяет и ограничивает их политические проекты, превращая последние в обычный неолиберальный карьеризм. Однако важно отметить, что отвращение, которое Фрейре испытывал к таким карьеристам, не означает, что он выступал против стремления к продвижению по карьерной лестнице. Существует четкая разница между карьерой, которая не является механистической, а развивается как часть политического проекта, стремящегося, как часто говорил Фрейре, к созданию более цельного, менее несправедливого и более демократичного мира, и деятельностью карьериста, чей политический проект ставит своей целью личное продвижение по служебной лестнице и характеризуется казуистикой и несусветной жадностью, которая почти всегда приносит в жертву равенство, равноправие и истинную демократию. Иначе говоря, политический проект карьериста в конечном счете представляет собой его карьеру, и желая спасти эту карьеру, такой политик «не сможет инициировать диалог, осмысление и взаимодействие (или бросит эту затею), он будет срываться на слоганы, формальности, монологи и инструкции. Эта опасность может таиться в тех, кто поверхностно отнесся к переходу в стан борьбы за освобождение» [4] . Эта опасность кроется, к примеру, в отсутствии единства между рассуждениями о голоде, когда о нем пишут в безопасных стенах университета, и реально испытываемым голодом или между сочинением слоганов вроде «Я – сторонник идей Мао» и одновременной неготовностью отказаться от Gucci и освободиться от оков буржуазных ценностей, которые подпирают собой большинство неолиберальных проектов и придают большее значение присвоению и накоплению материальных богатств, чем распространению гуманизма. Как проницательно отметил Фрейре в «Педагогике угнетенных», «освобождение угнетенных – это освобождение мужчин и женщин, а не вещей. Соответственно, человек не освободит себя своими силами, но и другие не могут сделать это за него. Освобождение – человеческое явление – не может быть достигнуто теми, кто является людьми лишь наполовину. Любая попытка взаимодействовать с человеком как с получеловеком [как в случае с превосходством и главенством белых] лишь унижает его» [5] . Получеловек, которого волнуют лишь вещи, а не люди, никогда не сможет, да и не захочет, предложить форму грамотности, которая ведет к освобождению и эмансипации. Напротив, получеловек, который заинтересован в том, чтобы представлять окружающих как других, стремясь обесценить и отнести их к определенному типу, уже утратил свою человечность до такой степени, что не способен увидеть человеческое в других. Соответственно,